Зачем скрывать подвиг?

Зачем? О, это целая история. О ней уже немало написано. Напомню. 17-летняя минчанка Маша Брускина в первые недели фашистской оккупации, работая санитаркой в лазарете-концлагере, где содержались пленные советские офицеры, помогала им бежать. Действовала в подпольной антифашистской группе. Рискуя жизнью, приносила в лазарет гражданскую одежду, бланки документов, сообщала явки в городе, что способствовало побегам. По доносу предателя была арестована. Несмотря на истязания, никого не выдала. 26 октября 1941-го повешена у дрожжевого завода вместе с двумя другими подпольщиками.

Снимки той казни, сделанные фотографом из карательного подразделения, впервые опубликовала в 1944 г. «Комсомольская правда». А снимок, на котором девушку с фанерным щитом, мужчину средних лет и юношу ведут на казнь, публиковался во многих странах мира, вошел в фильм Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» как символ фашистского «нового порядка».

Имена двух повешенных вскоре после войны были установлены: Кирилл Трус и Володя (Владлен) Щербацевич. Их посмертно наградили орденом Отечественной войны. А девушка как «неизвестная» осталась без награды. Десятки лет фотография экспонировалась в Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны, но вместо имени подпольщицы стояло: «неизвестная».

Между тем уже в первые послевоенные годы, знавшие девушку, придя в музей, говорили его работникам: это Маша Брускина, выпускница 28-й средней школы. Но их заявления во внимание не принимались.

В СССР проводилась политика государственного антисемитизма. Подвиги евреев на фронтах Великой Отечественной, в партизанских отрядах и в подполье всячески замалчивались. Потому и налепили на юную подпольщицу ярлык «неизвестная».

В апреле 1968 г. завотделом газеты «Вечерний Минск» Владимир Фрейдин, проведя тщательное расследование, опубликовал очерк «Они не стали на колени». Имя «неизвестной» было названо: Маша Брускина. В том же апреле 1968-го газета «Труд» опубликовала очерк кинодраматурга Льва Аркадьева «Белорусская героиня», а спустя несколько дней радиостанция «Юность» (Москва) дала в эфир передачу на ту же тему Ады Дихтярь с живыми голосами свидетелей. И там, и там один и тот же вывод: казненная у дрожжевого завода — Маша Брускина.

Доказательства? Их более чем достаточно. Машу на фотографии узнали ее отец Моисей Брускин, двоюродный дядя народный художник Белоруссии Заир Азгур, одноклассники, бывший директор и комсорг 28-й школы — всего 22 человека. Зафиксированы свидетели, знавшие Машу и видевшие ее в петле, а также те, кто подтвердил ее участие в подполье.

Так какие еще нужны доказательства? Но идеологические начальники и в Минске, и в Москве, публикации встретили, что называется, в штыки. Еврейку в белорусские героини? Пресечь! И хотя ни по одному изложенному факту сколько-нибудь убедительных опровержений не было, Владимира Фрейдина вынудили уйти из редакции, Аду Дихтярь сразу же уволили. А в Музее истории Великой Отечественной войны, следуя указаниям свыше, казненная девушка по-прежнему оставалась «неизвестной». Чтобы окончательно лишить ее имени, придумывали в противовес то одну версию, то другую. Но ни в музее, ни в Институте истории Академии наук, который курирует музей, их не разрабатывали, хорошо зная, что это пустышки.

В 2008 г. власть в Беларуси все-таки вняла здравому смыслу: А. Лукашенко, выступая возле «Ямы» по поводу 65-летия гибели Минского гетто, признал в повешенной героине Машу Брускину. По решению минского горисполкома ее имя наконец-то появилось на барельефе, установленном на месте казни.

Но, видимо, после речи возле «Ямы», в которой Александр Григорьевич так проникновенно говорил о трагедии белорусских евреев в Холокосте, их достойном вкладе в Победу и, в частности, о подвиге Маши Брускиной, вскоре по-тихому крутанули идеологическую стрелочку уже в противоположную сторону. В музее это сразу же приняли к исполнению.

Но как быть с Брускиной? Придумали ход: широко известную фотографию, где трех патриотов ведут на казнь, а в центре Маша с фанерным щитом на груди, из экспозиции убрали. Взамен среди снимков публично казненных в Минске 26 октября 1941-го поместили подростковый снимок Маши. И никаких пояснений: подпольщики они или просто жертвы. А после фамилии Маши поставили … знак вопроса. То есть, может, это она, а может, и нет…

Нелепость этой манипуляции очевидна: снимок-то взят из газеты «Пионер Белоруссии» (1938). Нелепость — замена фотографий. Подвиг совершила не девочка-пионерка, а 17-летняя девушка. Но что для тех, кто придумал эту замену, элементарная логика!

Автор этих строк обратился к тогдашнему директору музея (2015г.) Н. Скобелеву: почему такое творится? Николай Витальевич ничего возразить не смог. Сказал вполне откровенно:

— Мы размещаем в музее то, что нам предписано.

Кем предписано — из его слов понял: Институтом истории. Пришел туда. Спросил напрямую: какие аргументы можете представить против того, что на известном снимке Маша Брускина? Услышал лишь общие фразы и ссылки на «версии».

Так как музей подчинен Министерству культуры, написал обстоятельное письмо министру В.Светлову. К нему приложил многочисленные доказательства того.

Ответ пришел за подписью замминистра В.Черника. Дескать, в музее все правильно: там в экспозициях следуют «научной концепции», утвержденной «научно-методическим советом по вопросам музейного дела». И к этому: «…кропотливую работу по установлению имени казненной девушки проделали сотрудники 4-го отделения 2-го управления КГБ БССР и Института истории партии при ЦК КПБ». Перечислены и отвергатели подвига Маши Брускиной с учеными степенями — сотрудники «компетентных» учреждений. И, конечно же, ссылки на «версии».

В ответном письме Чернику пришлось на конкретных примерах показать, как эти ученые мужи в натужной попытке отсечь подпольщицу от совершенного ею подвига, лгали, замалчивали, подтасовывали…

Что касается версии о прототипе Брускиной — Тамаре Горобец, на которую ссылался замминистра, процитировал рассекреченный документ из упомянутого Черником 4-го отделения 2-го управления КГБ БССР от 7 июня 1972 г. № 2/4 — 3134. В нем говорится, что она «не является устанавливаемой патриоткой». «Документально установлено, что Горобец, будучи направлена в начале войны на работу делопроизводителем в особый отдел авиачасти, 4 июля 1942 года была тяжело ранена и находилась на излечении в госпитале города Острогожска Воронежской области и затем пропала без вести».

Значит, куда как ясно: если находилась в госпитале в 42-м, то никак не могла быть в 41-м на виселице у дрожжевого завода.

Развалилась и версия о Шуре (Саше) Линевич из деревни Новые Зеленки, которую якобы узнали на той фотографии в 1985 году ее односельчане.

Как выяснилось, Шуру 12-летней в 1937 г. после смерти матери увезла в Минск старшая сестра. И вот спустя 48 лет (!) ее сразу же, как мне заявил зам. директора упомянутого музея В. Козаченок, «вся деревня узнала».

Как это — «вся»? Узнать могли только старожилы. Причем для этого нужна поистине феноменальная память: в деревне знали Шуру девочкой, а на музейной фотографии — взрослая девушка.

В августе 2006 г. я приехал в Новые Зеленки. К тому времени старожилов там осталось только трое. Показал им фотографию казни у дрожжевого завода, предварительно убедившись, что видят вполне сносно. Никто из них односельчанки не признал. Вот и «вся деревня узнала».

Мое письмо с доказательными фактами на имя директора Института истории Академии наук В. Даниловича осталось безответным. Обратился и в Администрацию президента. Но и там отфутболили в… Министерство культуры.

И что же министерские чиновники? Выбрали для ответа хорошо обкатанный бюрократический прием: переписку со мной прекратить, так как в моих обращениях «не содержится новых обстоятельств».

Но это не просто отписка. Это признание. Если приведенные мной документально доказанные факты государственной лжи для них не «новые обстоятельства», значит, об этой лжи они знали. Знали и продолжали лгать.

Но, как говорится, ври, но знай меру. Видимо, эти господа все-таки поняли: держать знак вопроса у фотографии Маши Брускиной, взятой из довоенной газеты «Пионер Белоруссии», просто глупо. Его наконец сняли.

Но все остальное осталось по-прежнему. На том стенде она — просто жертва фашистских карателей. О том, что подпольщица, — ни слова.

Вот так пытаются скрыть подвиг. Но память о нем в небытие уже не затолкнуть. Позорная возня, затеянная вокруг юной героини, отдавшей за нас свою жизнь, наглядно показала, кто есть кто. И героизм, и подлость имеют конкретные имена.

Михаил Нордштейн, журналист, писатель