Владимир Войнович: «Когда правят одни и те же — это залог потрясений»

«Моя строптивость всегда носила оборонительный характер»

— Жизнь постоянно испытывала вас на сопротивление. Каким надо обладать характером, чтобы выстоять, не сломаться?

— Знаете, я в молодости некоторое время занимался борьбой. У меня не хватало честолюбия сражаться за первые места, и главным было, чтобы меня самого не уложили на ковер. Я предпочитал занимать оборонительную позицию.

Так же и в жизни. У меня никогда не было желания воевать с советской властью. Я просто сопротивлялся и не давал положить себя на лопатки.

— Даже ваша фамилия звучит воинственно — Войнович!

— Дело в том, что основателя моего рода звали Воин. Он был воеводой в Сербии, а сербы — воинственный народ.

Я же миролюбивый: ни одного человека в жизни не ударил первым. Но когда меня бьют, надо защищаться.

— Всегда ли вам удавалось побеждать жизненные обстоятельства?

— Я делал много такого, сам того не желая, что надо было. Например, в детстве меня заставляли пасти телят. Я не хотел… Или в армии тоже пришлось служить…

Есть люди, которые любят подчиняться, а есть такие, которые любят командовать. А я ни того, ни другого терпеть не могу. Поэтому моя строптивость всегда носила оборонительный, ответный характер.

«Все говорят, что нельзя оскорблять чувства верующих. Но ведь и у неверующих чувства есть»

— Вы, похоже, умеете заглядывать далеко вперед. Например, предсказали, что президентом России будет выходец из КГБ…

— Я написал, что он будет бывшим резидентом советской разведки в Германии, свободно владеющим немецким языком.

А что касается будущего — оно, во всяком случае ближайшее, мне не внушает оптимизма. Сейчас идет закручивание гаек, ужесточение контроля над СМИ и человеческим мышлением.

Усиление роли церкви вообще доходит до абсурда. Оголтелая антирелигиозная пропаганда при коммунистах вызвала обратный эффект и привела людей к церкви, а теперь атеисты должны быть преисполнены оптимизма, поскольку церковь делает все, чтобы люди из нее бежали, а те, которые колеблются, туда ни ногой.

Большевики крушили храмы и загоняли туда свиней, а сейчас такие же точно люди насаждают тупое подчинение религии, все время говорят о том, что нельзя оскорблять чувства верующих. Но ведь и у неверующих чувства есть…

Люди плохие или хорошие не потому, верующие они или нет. Все претендуют на правообладание какой-то моралью. Раньше, если человек хотел подтвердить свою честность, он бил себя в грудь: «Я же коммунист!». А теперь говорят: «Я — православный!» Это как индульгенция.

Про коммуниста я вам расскажу такую быль. В советское время один режиссер должен был получить квартиру и долго ждал очереди. Кто-то его напугал: «Если не дашь взятку, квартиру никогда не получишь».

Его свели с каким-то чиновником, они встретились в ресторане, и режиссер говорит: «Знаете, я никогда не давал взяток. Скажите откровенно — кому надо, где, сколько…». Тот ответил: «Мне. Здесь. Пять тысяч рублей».

Режиссер засомневался: «Я вам дам, а вдруг вы передумаете и квартиру мне не дадите?» Чиновник в ответ: «Ну что ты… Я же коммунист!»

— За последними событиями в Москве вы наблюдали?

— Я одобряю митинги. Считаю, что в обществе должна быть отдушина для какого-то протеста.

Нормально, когда власть и легальная оппозиция сменяют друг друга у руля. Это чередование обеспечивает стабильность в стране.

Нам говорят, что стабильность — это когда одни и те же правят. Неправильно! Такое положение вещей — залог потрясений. Стабильность же достигается только путем регулярной смены власти в результате свободных и честных выборов.

Когда лидеры не меняются, они перестают ощущать обратную связь и в результате начинают делать глупости. Вспомните советскую власть. Был период сталинизма, возможный только в условиях полного отсутствия гласности. Источником знаний для людей была советская пропаганда, и они не представляли, что существуют другие миры, формы правления, вожди. Насаждался образ врага. Не было никакой критики власти.

Но как только появляется гласность — продолжение такой политики становится невозможным. Советскую власть свели в могилу источники информации — радиостанции, самиздат, магнитофонные записи Галича, Высоцкого, Окуджавы.

Если бы она была погибче, приспосабливалась к новым условиям, то и просуществовала бы дольше. Но система предпочитала с этим бороться, и чем тупее воевала, тем надежнее приближала свой конец.

«Богатство — причина бедности»

— Не сожалеете о том, что возвратились в 1990 году в Россию из эмиграции?

— Я сторонник демократии западного типа и вернулся преисполненным надежд. На Западе люди живут материально лучше: там улицы чище, там не писают в подъездах, там браки крепче. Я надеялся, что наша страна пойдет в эту сторону. Она шла какое-то время, но…

Нас развращает нефть. Я даже написал статью «Богатство — причина бедности».

— Вы сейчас занимаетесь сатирой?

— Чем строже режим, тем больше поводов для сатиры. Что-то пишу, но пока об этом рано говорить… Что касается цензуры, то ее не то чтобы совсем нет, но в литературе практически нет. Можно писать все, что хочешь.

Литература в закрытом обществе, каким был СССР, играла заметную роль. И спрос на нее был больше. Настоящий писатель чувствует, что люди хотят его услышать, и это вдохновляет.

А сейчас писатель похож на артиста, который вышел на сцену, а зал полупустой. Кто-то смотрит на него, а кто-то дремлет, кроссворды решает, и артист в такой обстановке не может талантливо играть.

Так же и литература. Все писатели предыдущих поколений мечтали о свободе, а когда она настала, оказалось, что во многих авторах нет никакой нужды.

— Владимир Николаевич, одну из премий вам вручал президент Российской Федерации Владимир Путин. Вы общались тет-а-тет?

— Нет. И желания не возникло. Если бы я мог рассчитывать, что он меня выслушает, причем внимательно… Но я сомневаюсь, что это возможно…

Путину иногда надо бы слушать тех, кто со стороны что-то советует. Но проблема в том, что, когда некий индивидуум обладает такой властью, вокруг него скапливается большое количество подхалимов, которые говорят только то, что лидер хочет слышать. Сначала он, может, даже понимает, что надо к их словам критически относиться, но постепенно это чувство притупляется и вся лесть принимается за чистую монету.

Когда Гарри Трумэна избрали президентом Америки, ближайший друг ему сказал: «Гарри, ты теперь стал президентом, и тебе сейчас со всех сторон начнут говорить, что ты такой великий, такой умный, что лучше всех все знаешь. Но помни, что это не так»…

— Вы когда-то говорили, что на каком-то этапе страх может пройти и человек скажет: «Плевать! Хоть сажайте меня, хоть убивайте…».

— И такое случается. Мне сначала было страшно, а потом…

Так бывает с людьми на войне. Сначала пугают свист пуль, разрывы бомб — хочется залезть в щель и спрятаться. А потом ты осваиваешься и понимаешь, что надо как-то жить, отпор давать.

А иногда что-нибудь вызывает такой гнев, что ты готов идти на большой риск. Когда кагэбисты меня отравили в 1975 году и пообещали убить, я так разозлился! «Давайте, убивайте!» — сказал. Мне намекнули, что спастись можно, только если вести себя хорошо, а я ответил, что вел себя плохо, а буду еще хуже…

Татьяна ТКАЧЕНКО, «Бульвар Гордона»