«У меня нет моей биографии, отдельной от моих книг»

— Ваша жизнь настолько «раскручена», и мы, кажется, знаем о ней все…

— (Смеется.) Я не очень люблю читать о себе, это все равно, что слушать свой голос — никогда не нравится. Поэтому всегда благодарна и восхищена героями своих книг, тем, как они часто предельно откровенны — иногда мне кажется, что я бы так не смогла. (Задумывается.) Да, наверное, они честнее меня. Я иногда … и даже часто… припрятываю свою жизнь… может, в силу публичности. Нельзя же все время жить на сцене, в собственном театре.

Отец мой — белорус из Полесья, а мать — украинка. Родилась 31 мая 1948 года в Ивано-Франковске, где в то время служил отец. Там он и женился на красивой украинке. А на фронт отец ушел со второго курса журфака… Помню, папа рассказывал, что когда они возвращались с летних каникул, то половины преподавателей уже не было — их посадили за это время. А еще он вспоминал молодого преподавателя по истории журналистики Марка Соломоновича Зерницкого. И надо же! Когда я поступила в БГУ на факультет журналистики, то на первой же лекции этот Марк Соломонович Зерницкий спросил: « Это был ваш отец? Я его хорошо помню — талантливый парень!»

…Вот еще один отцовский рассказ. Мне не было года, и я умирала от рахита. Меня могло спасти только козье молоко (так говорил врач). И тогда мой отец, советский офицер, вместе со своими друзьями пошел в женский монастырь. Заперто. Стучали — не открывают. Тогда по спинам своих товарищей отец перебрался через стену монастыря. Нашел настоятельницу и стал перед ней на колени: «Пусть я для вас враг. Меня убейте! Но спасите ребенка. Вы же люди Бога…» Настоятельница долго молчала, а потом сказала: «Ты больше сюда не приходи, а твоей жене мы будем давать каждое утро пол-литра козьего молока».

Вот эти пол-литра молока и оставляют нас людьми в любом кошмаре… даже в самом страшном — в гражданской войне.

Несколько лет назад я была в Ивано-Франковске. Потрогала стены монастыря…

— А когда вы переехали на родину отца, в Беларусь?

— В Беларусь наша семья вернулась после 50-х. Отец работал журналистом, затем лектором в Полесском обкоме партии. Уже готовили его документы на должность секретаря обкома, и тут обнаружилось, что мамина родная сестра сидит в лагере. Вся вина ее была в том, что она осталась на оккупированной украинской территории и до войны преподавала в школе немецкий язык. И когда немцы заходили в их деревню, то ее просили вести с ними переговоры: «У нас партизан нет. У нас только старики и дети». Ее знание языка спасло деревню, но не спасло ее после войны. После войны особисты ей говорили: «Зачем ты учила немецкий? Знала, что начнется война?» Это теперь кажется смешно… А тогда отцу сказали: или разводишься с женой, или клади партбилет… Отца спас его военный друг Лобанок, в то время секретарь ЦК. Он помог отцу сохранить партбилет и уехать в деревню директором школы.

— Вы так много говорите об отце…

— Отец мой из верующих коммунистов, всегда хранил партбилет, он очень любил мою мать. И любовь победила. Я поняла окончательно, когда выросла и много думала об этом: человеком можно остаться всегда. Хотя как-то услышала от одного из своих героев (и это есть у меня в книге): «Человека в человеке немного. Ножку венского стула в задний проход, как мне — и человека нет. Мне мочились и кричали в ухо: называй «своих друзей… умных вспоминай». И я вспоминал…».

Этот человек 17 лет отсидел на Колыме, и я ему не оппонент. Он был там и узнал то, что человеку знать не надо. Мне, наверное, просто в жизни везло: мое сердце учили добром… В детстве я была застенчивая, и моя украинская бабушка учила меня: «Ты людей не бойся…Ты смело иди к человеку, но будь в его душе, как в храме…»

А тема оккупации — это большая и еще закрытая у нас тема. Я когда-то немного о ней сказала и помню, как на меня обрушились именитые партизанские командиры: не тронь святое. А я сказала о том, что с детства слышала: как боялись днем немцев, а ночью партизан. Как сразу же после войны пошли эшелоны с «оккупированными» на Север… Как мне одна минская подпольщица рассказывала, что после войны ее вызвали в школу, где учился ее сын, и попросили: «Не обижайтесь, но мы вашего сына переведем в другой класс. Этот класс самый лучший в школе, а ваш сын все-таки жил «под немцами».

Если ты был в оккупации, значит, ты с клеймом. А если ты постирал белье немецким солдатам, чтобы заработать денег и покормить голодающих детей, то ты — пособник врага.

— Как-то вы говорили, что у вас мало родственников в Беларуси…

— С белорусской стороны у нас почти не осталось родственников — бабушка, мать отца, погибла в партизанах от тифа, два брата отца пропали без вести где-то на фронте, две семьи дальних родственников сожгли в их домах за связь с партизанами… Я выросла в послевоенной белорусской деревне и помню, как мало там было мужчин. В памяти одни старые женщины, может быть, они были молодыми, но казались мне старыми … от слез, от беды, от работы. С тех пор я любой деревенской старухе готова в ноги поклониться — как иконе.

Мы часто говорим «народ — герой», «народ — победитель», но никто не любит вспоминать, как народ унижали. Это еще темные страницы нашей истории. Нам открыли только одну грань — героическую. Может быть, я когда-нибудь напишу о том, как было жить в партизанском отряде красивой девушке… и что было с ней, если она понравилась командиру… Это надо было выполнять, как приказ… А если нет… Могли и убить… Поэтому только одного партизанского командира за это и судили. Да и судили только потому, что брат той девушки был Герой Советского Союза. Из Москвы. Но делу не дали огласки, у Победы должно быть красивое лицо…

Так что видите — у меня нет моей биографии, отдельной от моих книг.

— Все знают, что вас долго не печатали в советское время и уже много лет не печатают при нынешнем режиме. Вас судили за честные книги. От всего этого можно устать. Вы никогда не жалели, что стали писателем? Что вам помогает идти?

— Ответ будет банальный… банальный и простой… Помогает любовь. Я люблю вглядываться просто в жизнь, просто в человека. Я люблю жить. Иногда подойду утром к окну, и радость — еще одно утро… еще один рассвет… И я слышу крики чаек над Свислочью. И вот солнце всходит…

Я пишу… Вернее, хочу писать такие книги, чтобы каждая была как бы написана новым человеком. Мне не интересно делать то, что я уже умею делать, поэтому свои книги пишу подолгу — 7—8 лет. Они переведены на десятки разных языков во всем мире. Я книги не пишу, я ими проживаю жизнь. Это и мой путь. Если бы я не писала, то, думаю, стала бы учительницей. Мой прадед был учителем … учился вместе с Якубом Коласом. Отец и мать учителя… То, чем я сейчас занимаюсь, тоже в какой-то степени учительство. Я еще из тех «бывших» писателей, которые не боялись брать на себя риск просветительства и не превращали литературу в игру. Мне повезло на учителей: Алесь Адамович — с его европейским и толстовским взглядом на мир, Василь Быков, Вячеслав Кондратьев… гениальный русский режиссер Анатолий Эфрос… Нет! Я счастливый человек! Мне нравится жить, и мне все время встречаются люди, которые любят жить…

Александр Томкович