TOP

От катастрофы — к саду надежды

В апреле, накануне 30-летия чернобыльской катастрофы, намечена презентация книги постоянного автора нашей газеты Александра Томковича «Философия доброты. От катастрофы — к саду надежды». Сегодня мы начинаем публикацию некоторых глав из этой книги. 

Ирина Грушевая вспоминает…

Страшную правду о Чернобыле я стала узнавать, начиная с 1989 года.

Мы с мужем Геннадием, конечно, и раньше беспокоились о судьбе тех, кто остался в зоне, собирали одежду для первых экологических беженцев, которые жили в Крыжовке и в санатории в Ждановичах, но тогда я не осознавала всех ужасов и масштабов случившейся трагедии.

Экологических беженцев называли «чернобыльцами» и очень мало об этом говорили. В прессе ничего не писали, и лишь благодаря университетским разговорам мы знали, что в Крыжовке и Ждановичах разместили женщин с детьми до трех лет.

Позже стало известно, что детей постарше эвакуировали отдельно от родителей и что было очень много хаоса, неразберихи, вреда. Извините за резкость, но своей безмозглой политикой государство действительно принесло людям очень много горя.

Например, детей из пострадавших от радиации районов отправляли в Крым.

На свою малую родину летом 1986 года с детьми приехала и я. Помню, через забор санатория мы видели, как дети из Припяти буквально падали в обморок, а их тащили на пляж…

Пока наконец не сообразили, что дети получили столько гамма-излучения, что от дополнительных солнечных «ванн» их попросту «вырубает». То есть вместо того чтобы сделать хорошо, делали плохо.

Трудно в этом кого-то обвинять конкретно. Авария таких масштабов произошла в истории человечества впервые. Люди попросту растерялись. Никто толком не знал, что происходит.

К тому же многим тогда казалось, что авария имеет отношение только к Украине, где располагалась Чернобыльская атомная станция, а Беларусь здесь как бы ни при чем. Помню, как во время упомянутой поездки в Крым наш поезд пересекал пострадавшие от радиации регионы. А на перронах, как обычно, вовсю торговали яблоками, зеленью, малосольными огурчиками. Пассажиры их покупали и ели. Люди не знали, насколько все это опасно для здоровья и как это потом отзовется.

В те годы (1986-й, 1987-й) вся государственная политика была настроена на то, чтобы никто никогда ничего не узнал.

Но начал трещать по швам Советский Союз. И не в последнюю очередь, кстати, из-за Чернобыля. Набирала обороты горбачевская перестройка, люди в нее поверили и начали искать повсюду правду. Пропаганда «гребла всех под одну гребенку», но стоило людям отойти от официоза, как они начинали изливать свои души, говорить то, что думают. Хотелось честности, гласности. Хотелось увидеть свою страну другой. Массово стали интересоваться запрещенной прежде литературой.

Все было, как говорится, «вперед и с песней» — и это было хорошо.

Но в нашем доме было нехорошо. Потому что моего мужа начали травить на кафедре, где Геннадий преподавал историю философии.

Он писал научные работы и статьи по религиозной философии. Его открыто-критическая позиция (прежде всего, при обсуждении диссертаций), мягко говоря, многим не нравилась. Дело дошло до того, что ему попросту «перекрыли кислород». И 35-летний мужчина, талантливейший и активнейший, ходил на работу и обратно, потом лежал на диване и ничего не делал.

Сегодня это, наверное, называли бы депрессией, но на самом деле это было отчаяние человека, который не нужен был советской системе.

Я переживала за него, но быт, маленькие дети, защита собственной диссертации, работа в университете, общественные нагрузки не оставляли времени на размышления.

Надо сказать, мы не были теми отважными диссидентами, какими стали люди в Москве, чьи публичные протесты заканчивались арестами. У нас такого активного протеста не было даже в голове.

Но пока я в течение пяти месяцев стажировалась в Германии, Гена заинтересовался Белорусским народным фронтом, вступил в его ряды и стал посвящать его деятельности много времени.

Дух свободы и независимости все больше проникал в нашу семью. Мужа этот дух захватил сразу же и полностью. У меня же было огромное количество других функций и обязанностей. Происходящее вокруг я принимала, но сама еще не чувствовала, скажем так, каких-то конкретных позывов к активности. Я наблюдала, интересовалась, удивлялась, но не более…

Так мы сосуществовали несколько месяцев. Затем (в июне 1989 года) мужа избрали в Сойм БНФ. Решили организовать первую поездку по регионам, пострадавшим от радиации. Для того чтобы узнать, что там происходит на самом деле. Ведь все было на уровне слухов, и только от членов БНФ в Хойниках, Наровле можно было узнать, что происходит что-то непонятное. Надо было увидеть и понять — что.

Вот как Геннадий сам описывал эту ситуацию: «Собрались мы вместе — художники Алексей Марочкин, Микола Купава, Костя Лобко, Валерий Седов. Хотели помочь, но не знали как. Теоретизировали, ставили какие-то абстрактные задачи, писали гуманные декларации… Однажды я предложил: «Надо ехать в зону». А они: «Как? На чем?»

Непросто, но мне все-таки удалось организовать поездку. Достали «рафик», с помощью редактора «Магiлеўскай праўды» Николая Толстика подключили местные власти. Официально нас считали лекционной группой.

Самое острое впечатление от деревни Чудяны Чериковского района: заасфальтированная площадка, где ходили туда-сюда двух-, трех-, четырехлетние дети — бродили, как сонные мушки. Они не веселились, не играли, а уныло сновали туда-сюда…

Не лучшую обстановку мы увидели в Славгороде, где школа-интернат для детей-сирот до 7 лет находилась на «пятне» в 20 кюри! Три года жили там воспитанники, и перспективы на переезд у них были еще более неопределенные, чем в Чудянах.

Вернулись в Минск. Обращаюсь в детский фонд. Да, сочувствуют. Да, они ставили вопрос перед коллегией Минобразования. Да, возмущены. Но ничего не могут сделать. Почему?

Потому что в чистых местностях пока нет свободных детских домов…

Неужели это один-единственный выход?

Мы выбрали другое. Алесь Адамович перевел из Москвы на счет Белорусского союза кинематографистов сто тысяч рублей (по тем временам это были очень солидные деньги). Я убедил правление этой организации во главе с Вячеславом Никифоровым использовать их на помощь чернобыльцам. И вот узнаю, что в Аксаковщине есть свободная база отдыха. Там можно жить, отдыхать. Детям — играть. Оплачиваем этот райский уголок. Через двадцать дней дети вывезены. Какое счастье!

Из 115 детей у 85 уже оказались заболевания. Их подлечили. Дети преобразились. Ожили.

Главное, что я тогда понял, можно, оказывается, и без слабого государства решать вопросы. Мне стало ясно, ЧТО надо делать и КАК надо действовать.

Я начал создавать самостоятельную структуру, которая ищет и находит такие финансовые, организационные, материально-технические возможности, чтобы независимо от государства помогать менять условия жизни тех людей, тех семей, которые в этом нуждаются»

Так об этих событиях писал Геннадий.

Конечно, я слышала, что Алесь Адамович написал письмо Горбачеву, которое передали генсеку лично. Знала, что в зоне небезопасно, боялась и просила Гену туда не ездить.

Необычно устроен человеческий мозг. С одной стороны — боязнь. С другой стороны — любопытство.

Но это были, так сказать, спорадические мысли. Они приходили и уходили, потому что официально шла массированная информационная атака на сознание. Дескать, «вам ничего этого знать не надо, все у нас хорошо, ездим — выступаем и ничего не боимся».

Честно говоря, этому хотелось верить, ибо в некотором смысле перечеркивать собственную жизнь, признавать, что в ней было так много лжи, никому не хотелось. Насколько возможно, всякий человек эту мысль отвергал, но «момент истины» приходит неотвратимо. Однажды до меня явственно дошло, что все мы можем умереть, что на нас обрушилась ТАКАЯ беда, которой еще не знала человеческая цивилизация.

Помнится, тогда я сказала Геннадию, что надо спасать наших маленьких детей и куда-нибудь уезжать. Он уже был полностью в народофронтовской круговерти, поэтому, не сильно церемонясь, сказал: «Ну… уезжай…».

Куда? Одной?

В то время ходили слухи, что Канада примет всех пострадавших от Чернобыля белорусов, нужно только заполнить какие-то бумаги. Страх заставлял доверять разным небылицам.

После поездки в зону мы тотчас же собрали митинг (позже его назвали экологическим), на который пришло около десяти тысяч человек. Проходил он на площадке перед гостиницей «Планета». Она есть и сейчас, а вот деревни, где в настоящее время размещен музей Великой отечественной войны, уже нет. Возле нее (несмотря на официальное разрешение) прятались в кустах милиционеры с собаками.

Митинг проходил 25 июля 1989 года. Почему так хорошо запомнилось? Потому что это было на следующий день после дня рождения Геннадия, который он провел в зоне.

На митинге рассказывали об увиденном, пересказывали то, что им говорили люди. Все слушали очень внимательно. Ужасные вещи прозвучали. Я не удержалась от слез.

Рассказывали, как беременные женщины падали перед ними на колени и просили объяснить, что у них происходит. Плакали, что они оставлены умирать и получают в месяц полкилограмма незараженной гречки, а молоко пьют от своих коров, потому что другого попросту нет…

Как сейчас помню, одну из них звали Марина Борцова. Ее голос записали на магнитофон. Цитирую по памяти: «Даю своему ребенку это молоко, а когда он пьет, отворачиваюсь и плачу»…

В Чечерском и Славгородском районах были заводы, где перерабатывались яблоки. Середина 1989 года, то есть после аварии прошло больше трех лет. Естественно, все яблоки были зараженные. Женщины показывали «лекторам» все в экземе руки — они эти яблоки перебирали. Говорили, что проработали на этих предприятиях всю жизнь, но ничего подобного никогда не было…

Еще мне запомнилось, что когда дети в этих районах собирались группами и если с асфальта они переходили на траву, прохожие им кричали ни в коем случае этого не делать, потому что дороги мыли, а газоны — нет…

Сами «лекторы» ночевали в каком-то брошенном санатории. Больных вывезли, а здание осталось. Кто знает, может, там Гена и получил дозу, которая потом стала причиной лейкемии …

Словом, та поездка показала, что Беларусь пострадала не меньше соседней Украины. Только про Украину знают, так как Чернобыльская станция размещена именно там, а про то, что происходит в 12 километрах севернее, — нет.

Например, о том, что Хойникский район Гомельской области получил очень сильный удар стронцием, начали догадываться только тогда, когда стали рождаться дети с уродствами, потому что стронций пагубно действует на генную систему. Наблюдался настоящий всплеск аномалий, которых в этих районах прежде никогда не было. Мы составили списки детей с такими патологиями.

А люди жили в условиях радиации, не знали об этом и никак от нее не защищались.

Так Чернобыль пришел в нашу (и мою личную) жизнь.

Геннадий был не только хорошим философом, но и настоящим, СИЛЬНЫМ бойцом. Я уже говорила, что он предложил переселить Славгородский детский дом (100 детей до 7 лет) с радиоактивного пятна зараженностью 21 кюри на квадратный километр в Аксаковщину.

Он добивался в Совмине, чтобы за время, в течение которого дети вместе с персоналом будут жить в доме отдыха ведомства атомной энергетики (по тем временам лучше других оснащенном медоборудованием, с хорошим продовольственным снабжением), государство подыскало и предоставило детдому другое место в незараженной зоне.

Ходил на прием и к тогдашнему главе госплана БССР Кебичу, другим чиновникам. Помню, после визита к одному начальнику с мужем произошла удивительная метаморфоза. Ушел, что называется, мужчиной в расцвете сил, а вернулся с сединой на висках. Столько воли и силы было потрачено, столько энергии… Из мягкого, спокойного, эмоционально ранимого он превратился в натянутую струну.

…В стране денег не было. Обратились за помощью к людям за рубежом. Не к правительствам, а к простым людям. Норвегия, Югославия, Чехия, Польша, Австрия, Италия, Германия первыми откликнулись на наши призывы. За границей мы стали с единомышленниками создавать инициативы «Детям Чернобыля».

В марте 1990 года Геннадий, несмотря на массированное сопротивление районных партийных структур, был избран в белорусский парламент, где смог на законодательном уровне делать все возможное для детей Чернобыля. Его пламенные речи и организаторский талант позволили создать в 71 районе Беларуси группы самопомощи — отделения фонда «Детям Чернобыля».

А выступления в разных странах помогли найти для них партнеров не только в Европе, но и в Канаде, США, Японии. В граждане 21 страны открыли для себя страну Беларусь, ее проблемы — и начали решать их совместно с неравнодушными белорусами.

20 ноября 1959 года Организация Объединенных Наций объявила Всемирным днем ребенка. Ровно 30 лет спустя, 20 ноября 1989 года, ООН приняла Конвенцию прав ребенка, а через год, в тот же день, 20 ноября, был официально зарегистрирован Белорусский благотворительный фонд «Детям Чернобыля».

Александр Томкович

Присоединяйтесь к нам в Фэйсбуке, Telegram или Одноклассниках, чтобы быть в курсе важнейших событий страны или обсудить тему, которая вас взволновала.