В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ
Как бы ни хотелось Александру Григорьевичу, чтобы нынешний порядок сохранялся хотя бы до конца его правления, так не будет. Потому что молодежь все равно будут требовать больше свободы…
Озирая жилые окрестности, поневоле вспоминаешь Марселя Пруста и его роман «В поисках утраченного времени». Приходишь к выводу: время действительно утеряно. Или, точнее, оно непонятно где. То ли сейчас 2000 год, то ли все же 2012-й? На мысли об этом затейливом факте еще наводят и выборы в парламент. Спросите себя: они были или нет? Оказали хоть какое-либо влияние на обычную жизнь?
Мне в голову так и не пришло идти кого-то выбирать. Во-первых, я никого из кандидатов не знаю. Во-вторых, если бы знал, то не пошел бы. А зачем? 99,9 % будущих избранников, слуг народа — это люди проверенные, работающие в строго заданной программе. Что у них возьмешь?
Сентябрь для меня оказался невеселым месяцем. В самом его начале умерла мать, а потом ваш покорный слуга на три недели загремел в гомельскую областную больницу с тяжелой травмой. Кстати, любопытная оказалась больница. Можно сказать, та же Беларусь, только уменьшенная копия. Между прочим, со мной в нейрохирургии лежал «герой «Дожинок». Его треснули пустой бутылкой где-то под Ельском, где он ставил свои рекорды. Со всей палатой делился впечатлениями:
— Штоб я когда поехал на эти дожинки… — говорить ему было трудно, но очень хотелось. — Три дня хлестало, ё-моё! Ни выпить, ни закусить толком… Ну, в первый день давали кому-то «жигули» — где они их откопали? — премии там, грамоты. Потом начальство смоталось, а вы, придурки, гуляйте…
«Герой жнива» выговорился и больше не заводил разговора. Все и так было понятно, да, в общем, никого не интересовало.
А больница огромная. Несколько больших корпусов на большой территории. Кругом парк, до того пустынный, что пребывание в нем больше пяти минут доводило до смертной тоски. Курить на территории больницы запрещалось. Время от времени возникал огромный мужик и рычал на больных: дескать, курить можно справа от двери, а слева никак нельзя. Я все пытался постичь логику этих заявлений, но мне так и не удалось.
Курили также и в больнице. Был там один малюсенький туалет. Влезали по трое и неспешно курили, наслаждались. Иногда санитарки накрывали компанию, но мужики не очень обращали на них внимание. В принципе, курить нельзя, но если захотелось, то можно. Все как всегда. Белорусский мужик может согласно кивнуть, а делать будет по-своему, как ему нужно.
* * *
Обычная сценка у обменника. Крупная гражданка только что купила 500 долларов. Счастлива. Это видно издалека. Правда, покупка далась ей нелегко — все-таки габариты немалые. И все-таки она счастлива. Ситуация, знаете, ненадежная. Государство вдруг решило повысить среднюю зарплату, значит, станет меньше продавать валюты. Тут надеяться лучше все же на себя. Но и это не гарантия успеха. Как бы ты ни верил в себя, все равно можешь пролететь, как фанера над Парижем. Уж слишком погоды у нас ненадежные…
Вот, скажем, президента обуяла идея заняться партстроительством, а заодно поддержать материально полуисчезнувшие, мелкие партии вроде КПБ. Чего и из кого он собирается строить? Возможно, он и сам не знает. Да и потом, если Лукашенко сам не вздумает построить хотя бы одну партию, то кто будет? У нас все разграничено. Вы лично захотели бы вступить в партию «Белая Русь»? Вколи вам изрядную дозу транквилизаторов, вы бы вступили в партию Фиолетовых Пингвинов и полностью разделили бы их программу. Типа: всю рыбу — пингвинам! А с транквилизаторами у нас напряг, Лукашенко заботится о нашем психическом здоровье. Поэтому мы не спешим в партию Фиолетовых Пингвинов.
Автор вообще не стремится ни в какую партию. Это очень вредно для здоровья, уверяю вас.
* * *
Как-то вдруг народ проникся к себе самоуважением. И даже полюбил себя. Раньше боялся любить, а теперь ему дали такую возможность. Разрешили: люби, дорогой! Почти весь прошлый век любовь к себе была почти запретной, уголовно наказуемой темой. Хотя стариков это не касается. Я у них до сих пор вижу в глазах почти собачий страх. И тут, видно, ничего уже не сделаешь. Несколько десятков лет прожить под таким прессом — просто так это не проходит.
Недавно видел в поликлинике форменную драку. Между мужчиной и женщиной примерно одних лет. Заспорили об очереди и так увлеклись, что незаметно перешли к боевым действиям. Теперь уже очередь их разнимала и успокаивала. И о чем это говорит? Да только лишь о том, что пройдет еще несколько десятков лет, пока люди наконец не успокоятся и не придут в норму. Мы еще не поняли, чем для нас на самом деле был двадцатый век.
Думаю, через четыре-пять поколений начнем что-то соображать…
Выгодно отличаются от старшего поколения люди молодые. В былые времена страх к ним приходил где-то после 20—25 лет жизни в СССР. И теперь он незначительно остался. Но теперь это ни в какое сравнение с прежним не идет. Обратите внимание, как вычурно молодые одеваются. А самое интересное, абсолютно не стесняются так одеваться. Можно сделать вывод: быть одинаковыми для них смерти подобно. Не хотят они носить «сделано в Беларуси». Во-первых, это сделано некрасиво, во-вторых, как молодежь выражается, «прикид без понтов». Вам режет это слух? А вы такими не были?
Поколение 90-х уже ушло во взрослую жизнь, интересуется не столько политикой, сколько успехами в личной жизни. Что вполне закономерно. Но приходит (уже пришло) следующее поколение. Всех извивов политической нынешней жизни оно не знает, поэтому стремится узнать и поучаствовать. Разумеется, так, чтобы их запомнили, говорили о них, сочувствовали и так далее. Это вполне естественно и так и будет всегда. Поэтому смена политической модели — дело времени, под Луной вообще ничего вечного нет. Вопрос только во времени. Как бы ни хотелось Александру Григорьевичу, чтобы нынешний порядок сохранялся хотя бы до конца его правления, так не будет. Потому что молодые все равно будут появляться с регулярностью пассажирского поезда, все равно будут требовать больше свободы. А потом и денег. А потом еще чего-нибудь. Этого не отменишь, это ведь люди.
* * *
Кажется, уже все понимающие люди согласны с тем, что старая модель не тянет. И политическая, и экономическая, и общественная. Ресурсы СССР (БССР) не бесконечны, это понятно. Бесконечно много и разнообразно говорится об успехах белорусской экономики. Приглашаются в пресс-туры российские журналисты. Их, конечно, возят по передовым предприятиям. Россиянам устраивают роскошные программы, сытно кормят, организовывают культурные программы, ну и так далее. Разве можно после этого написать что-то негативное? Ясное дело, как кормят и поят, так и пишут.
А вот на Мозырскую мебельную фабрику не повезут. И поить не будут. Года три-четыре назад фабрика взяла да закрылась. Всех рабочих отправили на вольные хлеба. Тут надо сказать, что фабрика была на окраине Мозыря, в обширной местности Новики. Много новиковцев там работало, имело кусок хлеба. В первой половине 80-х и ваш покорный слуга год там поработал, паковал трельяжи, шкафы и тумбочки. Потом вплотную занялся журналистикой.
Надо сказать, фабрика и тогда была старая, говорят, занимала здание бывшего монастыря. И оборудование было древнее, и технология древняя. Мой основной инструмент был молоток, а также гвозди. Гвозди нам выдавала кладовщица, имени не помню. О судьбах сослуживцев-работяг ничего не знаю, а про кладовщицу случайно узнал.
Ее тоже уволили, как положено, некоторое время платили какие-то деньги. До пенсии было еще три года. С большим трудом женщина устроилась на предприятие глухих, тоже кладовщицей. Правда, жизнь все равно не располагала к оптимизму: муж давно умер, одна дочка утонула, зять сгорел — полный набор «удовольствий».
На новой работе эта женщина первое время держалась. Потом потихоньку начала выпивать. Ну а потом запила по-настоящему, с женщинами это случается очень быстро. В общем, дело закончилось инсультом и смертью. Хорошая была женщина, добрая, поэтому и запомнилась.
Наверное, не одна она такая была, уверен, что некоторое число бывших работников тоже ушло раньше времени. А что им оставалось? Их время прошло, утерялось. В городе никто бы не взял их на работу. Кому нужны почти пенсионеры?
Можно было бы, конечно, модернизировать фабрику, закупить новое оборудование. Но где откопать инвестора, соблазнить его старинным зданием? Вроде бы проявляют к фабрике интерес представители кавказской национальности. Но покупать не торопятся.
Кстати говоря, бывшей кладовщице это все уже неинтересно. И она уже никому не интересна. Из жизни ее просто выбросили. Совершенно непривычная ситуация: раньше «лишним человеком» был Печорин, теперь почетное место заняла обыкновенная кладовщица…