ВЛАДИМИР ЕРМОШИН: «КОГДА НАЧАЛСЯ РАССТРЕЛ, Я ОКАЗАЛСЯ В ПЕРЕДНИХ ШЕРЕНГАХ»

Он не балует журналистов развернутыми интервью, хотя речь его быстра, образна, афористична — богата. Совсем недавно бывший мэр Минска и премьер-министр Беларуси отметил 70-летие, но на восьмом десятке производит впечатление помолодевшего, увлеченного жизнью человека. Теперь он взирает на мир с высоты «Славянского квартала» — жилого комплекса в центре столицы, построенного, как и «Минск-Арена», под его руководством.

В офисе «Внешэкономстроя» на двери Владимира Ермошина табличка «Директор», которая, по сути, очень верно выражает природу карьерных устремлений. В жизни Владимиру Васильевичу больше всего нравилось созидать и управлять.

— Читая вашу биографию, обратил внимание на ее начало, что вы работали в Новочеркасске как раз в то время, когда в городе произошли известные трагические события…

— Окончил школу в 1959-м, пошел учиться в Новочеркасский политехнический институт на механический факультет. Тогда Никита Хрущев ввел новые правила обучения в вузах: необходимую трудовую практику разрешалось добывать параллельно, работая днем, на учебу, стало быть, приходился вечер. Таким образом, попал на электровозостроительный завод, и наступивший 1962 год стал для меня настоящим потрясением.

Причины тогдашнего недовольства рабочих лежали на поверхности — в стране было плохо с продуктами. Как сейчас помню тот хлеб — какой-то желто-коричневый, неизвестно из чего сделанный. Единственное, чего было до черта, так это трески в масле. Все только и ели, что хлеб с этой треской.

Новочеркасск являлся довольно сильным промышленным центром с большим количеством предприятий, и потому неудивительно, что рвануло именно здесь. Тогда разом подорожали многие продукты — масло, мясо, причем довольно серьезно, едва ли не в два раза, хотя и до этого их здесь особо не видели. В свою очередь нормы выработки подняли тоже значительно, чем и подожгли тлеющий бикфордов шнур…

Когда начались волнения, руководство института озаботилось тем, чтобы среди митингующих не оказалось студентов, а так как я был членом комитета комсомола, то меня отправили на работу в массы. В общем, оказался в передних шеренгах в самое неподходящее время — аккурат тогда, когда начался расстрел. Само собой, тут уже было не до агитации — рванул куда глаза глядят вместе со всеми.

Этот момент запомнился на всю жизнь — слева и справа падали убитые и раненые люди. Отчетливо понял, что твоя судьба висит на волоске, который может оборваться в любой момент вне зависимости от твоего желания.

Позже слышал немало версий того, что происходило в городе, особенно в исполнении российских телеканалов — про то, как в город ввели чеченцев и именно они наводили порядок. Все было не так — в Новочеркасск прибыли обычные воинские части, я сам помню молодого генерала, который стоял у штабной машины и переговаривался по рации. Какой-то начальник, видимо, его в чем-то убеждал, а он спорил и твердил, что так нельзя поступать…

Но случилось то, что случилось… Две недели город был закрыт, никого не впускали и не выпускали. Потом начались судебные процессы, после которых власть сделала все, чтобы о происшедшем не напоминало ничего…

— Как вы оказались в Минске?

— Хотя родился в Рязанской области, с 10 лет жил в Сочи и считал этот город родным. Он очень комфортен летом, но в зимний период производил довольно тягостное впечатление.

Поэтому после окончания политехнического мне хотелось уехать куда-нибудь на север. И самой северной точкой оказался Минск. Попал на авиаремонтную базу, которая затем стала заводом гражданской авиации.

— Лидеру всегда труднее других. Думаю, вам тоже часто приходилось чувствовать на себе тяжесть этой ноши…

— Лидер — это тот, кого признают в подобном качестве. Я никогда не был сторонником навязывания своих взглядов подчиненным. Меня коробит, когда начальник заявляет: «Да я и слушать ничего не хочу», считая свою точку зрения единственно верной. Себя лидером никогда не позиционировал, ну а если меня воспринимали как руководителя, значит, хорошо исполнял свои обязанности.

— Ваша привычка встретиться, выпить и поговорить с оппозиционно настроенными политиками, я имею в виду Михаила Маринича, говорят, стоила вам места в политической элите страны…

— Ну а как мне еще относиться к человеку, вместе с которым в 1965 году я в одной канаве работал? Строился ангар на заводе, Миша был мастером, а я заказчиком. Вот в этой грязи мы и познакомились…

С тех пор и имеем отношения — чисто дружеские, а каких-то политических вещей даже и не касались. И когда мне говорили: мол, зря ты с ним общаешься — в ущерб своей карьере, всегда отвечал, что дружбу не продаю. Кем я после этого буду?

— А страшно вам бывало?

— Страшнее всего было после катастрофы на Немиге. Честно говоря, даже не знал о том празднике, который собирались проводить возле Дворца спорта. Днем проезжал мимо, все было спокойно, яркое солнце, молодежь на травке лежит, никаких предчувствий, сердце не кольнуло…

Но коль такое случилось, я как председатель горисполкома должен был подать в отставку. Так и сделал, но Лукашенко заявление не принял.

Я и сейчас каждый год в конце мая прокручиваю тот день, понимаю, что ситуацию спрогнозировать было невозможно. Однако все равно корю себя и тащу этот груз по жизни…

— Не могу не спросить о наиболее памятных впечатлениях во время работы на посту премьер-министра страны…

— С подачи Петра Прокоповича мы сумели в 2000 году выйти на единый курс рубля — если помните, таковых у нас тогда было аж пять. Когда меня назначали премьером, то сказал, что этот вопрос буду решать в первую очередь, просто потому, что дважды два всегда должно равняться четырем.

Проблема была серьезной, и мы очень долго дебатировали на сей счет. Мне твердили, что завалим и экспорт, и импорт, повалим и «нефтянку», и сельское хозяйство. Что, мол, не время. Но мы убеждали, разговаривали с каждым и в итоге пришли к взвешенному решению, которое лоббировало интересы не какой-то одной отрасли, а всей страны.

— Давайте поговорим о зарубежных экономических моделях, вам ведь наверняка пришлось много поездить и повидать. Чья понравилась более других?

— Я видел лицо немецкой экономики на заводах «Мерседес», норвежской — на частных предприятиях, знакомился с опытом голландцев. Естественно, там все работает как часы. Но как они к этому пришли — не знаю…

У нас есть НИИ экономики, который должен исследовать все материалы, проанализировать их опыт и подумать, можно ли его приложить к нам. Опять-таки квалифицированно на этот вопрос сейчас ответить не смогу, но очевидно, что на Западе изначально делали ставку на частный бизнес и частную собственность.

— Мне всегда почему-то казалось, что каждый начальник, ну, скажем, председатель горисполкома, приходя на такую интересную должность, тут же задумывался о принципиально новых, революционных изменениях и стремился себя увековечить в истории. Но потом…

— В 1995 году у нас был очень маленький бюджет, о каких-то революционных преобразованиях и речи не шло. Главное было выплатить зарплату бюджетникам, оставшиеся крохи отправить на кое-какое строительство, дороги и так далее.

Здесь был вопрос не стратегического мышления, а скорее прорабского. Нет битума — где его взять? Доходило до того, что я собирал гаишников, и они мне помогали ремонтировать дороги.

Тогда в городе почти ничего не строили, вагонов для метро не на что было купить, стоял вопрос об остановке проходки, что технологически, кстати, было гораздо затратнее, нежели ее продолжение. Но Александр Григорьевич помог, как, кстати, и при завершении строительства Дворца Республики.

— С дворцом вы поторопились… Уродливое здание, чего уж там…

— Ну а что нам было делать, если там уже крыша была? Взрывать его?

Давайте считать, что это типичный памятник социализма. Кто знает, может, когда-нибудь на него специально будут приезжать посмотреть именно по этой причине? А пока дворец еще никого не укусил, исправно служит людям…

— Недавно читал интервью нынешнего главного архитектора Минска, в котором тот признался, что ему совсем не нравится новый дом, наехавший своей громадой на Троицкое предместье…

— Мне тоже кажется, что это ошибка. Дом посажен слишком близко к реке. А это рекреационная зона, значит, в ту сторону освежающие потоки не пойдут. Так же, как и теплые зимой и осенью. И это плохо.

Чем было хорошо советское время, что тогда не допускались отступления от существующих нормативов и правил. Да, часто этот бюрократизм раздражал, но лично я тоже ставлю градостроительство впереди фантазий архитекторов. Должна быть единая линия…

— А лично вам какое здание Минска нравится больше всего?

— Метро. И железнодорожный вокзал. Просто эти две стройки мне наиболее близки.

Еще «Минск-Арена» — тоже имею отношение. Мы ее построили за три года, что, по сути, было рекордным сроком. Мне кажется, любое из этих сооружений может послужить визиткой Минска — за них не стыдно.

— А как же библиотека? Имеете отношение?

— (Улыбается.) Нет. Я вот был в одной лондонской библиотеке. Сверху два этажа, под землей — восемнадцать. На нижних хранятся самые драгоценные экземпляры. У нас же все наоборот.

Но вообще здание смотрится. Мигает ночью красно-зелеными огнями. А внутри-то как, много народу сидит?

— Зачем. Сейчас у всех интернет дома есть… Как часто к вам приходили люди с фантастически интересными идеями и желанием инвестировать в наш город-красавец?

— Таких людей тогда не было, чему, признаюсь, очень рад. Иначе такого наворотили бы, что потом долго пришлось бы разбираться. Мы просто делали то, что тогда было нужно городу для нормальной жизнедеятельности.

Инвестиции всегда приходят туда, где выгодно и безопасно. Значит, у нас не было подобных условий.

— Ну, если инвестор не дурак, то ему выгодно строить коммерческую недвижимость, продавать ее и вкладывать деньги в новые проекты — не в тракторный завод, техническое перевооружение которого выкачает уйму средств и неизвестно чем закончится. А уж о скором получении прибыли и говорить не стоит.

— Видите, вы сами ответили на свой вопрос… Хотя я не стал бы отрицать необходимости возведения хорошего элитного жилья. Вот начнем мы получать по три тысячи долларов, тогда и коммуналку можно полностью платить.

— Думаю, вы и сейчас эту сумму зарабатываете.

— Да откуда? У меня здесь зарплата наемного работника. Значительно меньше.

— Вообще-то человек, занимавший такие высокие посты, должен выходить на пенсию, не заботясь о будущем. Априори считается, что деньги на безбедную старость у него уже есть.

— В нашей стране это правило не работает. Но высказывать свои обиды на фоне того, как живут другие, с моей стороны будет просто безнравственно. Что подумает обо мне человек, сидящий по ту сторону офисной двери и зарабатывающий вдвое меньше?

— Но когда вы начинали в голодном Новочеркасске, у вас не было теплого офиса в центре города и зарплаты, на которую сегодня можно вполне комфортно жить… Дайте совет «планктону», как выбиться в большие люди?

— Ну, какой совет… Я никогда не боялся любой работы. Хотя дачу достроил только тогда, когда проработал три года в Москве, а так стояла бы она со стропилами без крыши.

— То есть выгодно сейчас работать в России.

— Работать надо там, где хорошо платят за хорошую работу. Но белорусы, полагаю, это и без меня знают.

Вот случай. Когда мы в Москве перестраивали завод «Рубин» в торговый центр «Горбушка», Лужков распорядился возвести еще один паркинг на тысячу машин. Новое здание требовалось воздвигнуть в экстренном порядке, а чтобы процесс протекал как можно быстрее, решили сделать его из металла.

Нужны сварщики, человек 60. Начальник стройки тут же дает сигнал в Беларусь, как сейчас говорят, специально обученным людям. А там уже никого искать не надо — команда есть, ее надо только собрать по стране и отправить в Москву.

В течение двух дней приезжает 60 спецов не ниже 5-го разряда, для которых уже готово общежитие. Вполне достойное, не как для китайцев — просторное, с комнатами на троих и чистым постельным бельем.

Мы этим ребятам не успевали электроды подвозить — с такой скоростью они варили. Люди работали в любую погоду, ночью и днем, получая за это по три с половиной тысячи долларов в месяц.

Я потом в Минск приехал и прочитал в газете, как в одном областном городе безуспешно пытаются построить какой-то объект. Ничего не выходит у треста, потому что куда-то делись все сварщики…

На самом деле в стране спонтанно сформировался целый отряд хороших строителей, которые готовы мгновенно отреагировать на любое интересное предложение из-за рубежа. И развалится он только тогда, когда в Беларуси начнут нормально платить.

— Ну, до этого еще далеко.

— Москва два года стояла, не строилась после ухода Лужкова, а теперь снова поперла, и снова поезда повезли туда белорусских строителей. Таджики и иже с ними в Москве трудятся только на обслуживании и уборке территории, молдаване с украинцами тоже неплохо строят, но конкуренции с белорусами все же не выдерживает никто.

— Странно, такая работящая нация, а живем так себе…

— Все познается в сравнении. Значит, американцы работают больше.

Это вообще интересный народ. У них там легко между двумя лентами конвейера могут поставить баскетбольную площадку — чтобы люди могли в обеденный перерыв побросать мяч в корзину. Или положить рельсы для тележки, которая возит работников в туалет, потому как сборочный цех имеет просто огромные размеры, а ноги своих работников там привыкли беречь.

Мы как-то раз пришли на один из таких заводов в Детройте — действительно работяги с энтузиазмом играют в баскетбол в перерыве, а один негр сидит рядом на скамеечке и спит. Мы спрашиваем: «Заболел?» — «Нет, просто в плохом настроении…»

Вот у него плохое настроение, он сидит себе, переживает, а начальник ничего ему не говорит. Отношение…

Загадочная страна для нашего менталитета. Хозяин еще одного завода, уже в Чикаго, — мультимиллионер, имеет дом на берегу озера. Высота — один этаж. Жена — пилот, четыре месяца в году возит туристов из Южной Америки в Антарктиду.

— Чего вам еще хочется добиться в жизни?

— В 70 лет уже не до каких-то свершений. Хочется простого, человечного — чтобы близкие были здоровы, и чтобы у детей с внуками все было хорошо.

Сергей ЩУРКО, «Прессбол»