Светлана Алексиевич: «Наш мир стал еще более несправедлив и жесток»
Белорусская писательница посвятила несколько десятилетий исследованию феномена жителей постсоветского пространства. Сейчас в издательстве «Время» выходит завершающая литературный цикл книга «Время second hand. Конец красного человека».
— В своем предисловии вы говорите об опыте над человеческой природой, предпринятом большевиками, о новой породе человека, которая, как ни странно, была все-таки создана в лаборатории марксизма-ленинизма и которую вы узнаете в каждом из нас, кто попал в то время. Кто он, какой — этот красный человек? Чем он не похож на всех остальных?
— Это последняя книга в моем цикле «Красный человек». Была уникальная цивилизация на огромнейшем пространстве с огромным количеством людей, предложившая миру альтернативу. И сказать, как это иногда слышишь, что какая-то шайка людей во главе с Лениным взяла власть, безответственно и наивно. Все начиналось с красивой мечты — построить рай на земле. Город Солнца. Эпиграфом к книге стоит цитата из философа Федора Степуна. Он говорит, что за все, что происходит в мире, ответственны не слепые исполнители зла, а зрячие служители добра. Все забыли, о чем предупреждали Плеханов и меньшевики,— в бедной отсталой стране нельзя построить социализм. Кончится кровью. Большевики взяли власть и сразу же с этим столкнулись. Конечно, полилась кровь. Кончилось тем, что империя пала, настолько она была ненадежно построена.
Я хотела создать энциклопедию времени. Оно уйдет, хотя левая идея в том или ином виде, конечно, будет возвращаться. И во всем мире, не только у нас. Вон у нас уже молодежь опять читает Маркса. Мечтает о своей революции. Коммунизм обрел второе дыхание. Мне хотелось рассказать о русском большевизме, о русском коммунизме — как это было. Нельзя, чтобы эпоха исчезла, не оставив следов в истории. Кто этот красный человек?.. Я знаю этого человека, потому что он — это те люди, которые вокруг меня. Это я сама, мои родители. Много других знакомых. Чтобы понять, чем мы отличаемся от остального человечества, достаточно выехать за границу. Там сразу понимаешь, что ты все-таки другой. Пусть ты знаешь два, три языка, пусть на тебе костюм «Армани». Но все равно ты — другой. Ты не можешь слышать, когда с тобой спорят, ты готов уничтожить оппонента. У тебя слишком плоский взгляд на мир. Твой мир черно-белый. Все, чему мы научились за последнее время, — повторять чужие слова. Но у нас они наполняются другим содержанием. Тем, что мы знаем и умеем. Свобода — это то, что мы не умеем. Достаточно посмотреть, как говорит наша элита, как выступают в наших парламентах. Или как работают наши политические системы. Или даже как люди разговаривают на демонстрации. Не демонстрация, а гражданская война. Все свидетельствует о том, что это мир после жестокого мира, скажем так. После большой крови. Мы полны ненависти и предрассудков. Я понимаю, что мы еще все больны и переживаем такой вульгарный период, когда основную массу людей вещи интересуют больше идей. Хочется всего попробовать. Иметь тачку, если коттедж, то дворец средневековый. Помните, какими сумасшедшими мы были в 90-е годы, когда радовались даже кофемолке? Да, мы открывали для себя мир, но пока мы остановились вот на этом уровне. И наверху у власти руки развязаны…
— Что вы узнали про этого красного человека, выслушав столько исповедей, будучи сама немножко этим самым красным человеком?
— Я много ездила по бывшему пространству Союза. И у меня осталось тревожное чувство. Люди очень обижены тем, что все распределено нечестно. Очень много проигравших. Те, кто выиграли, живут за высокими заборами. Время тревожное. Предсказать, что будет, невозможно. Раньше мы надеялись, что придет новое поколение и это будут сразу свободные люди. Будет свободная страна — откуда мы это взяли? Наш мир стал еще более несправедлив и жесток. У меня осталось ощущение напряжения и агрессии, которые копятся в обществе.
Одно время люди пошли в церковь. За поддержкой, за любовью. Но, к сожалению, после Pussy Riot о какой любви может идти речь? Читал ли кто-нибудь Библию?
И еще я поняла для себя совершенно неожиданную вещь. Я не знала, что в нашей жизни так много Сталина. Когда я начинала говорить с людьми, обдумывать с ними прошлое, они все время возвращались туда. В 30-е, в наше начало. В книге есть рассказ, когда молодая девушка вспоминает, как ей не хотелось читать «Архипелаг ГУЛАГ», хотя учитель в школе и заставлял. Для нее это была толстая и скучная книга, все, что там написано, казалось очень далеким. И вдруг в Беларуси жестоко разгоняют демонстрацию на площади. «Морду в снег, сука!» Сотни людей сажают в тюрьму, и по всей стране начинаются аресты… Она, потрясенная, приезжает в деревню и видит, как быстро сталинская машина оживает и начинает работать. Люди боятся говорить, начинают доносить. Их никто не заставляет это делать — они сами вспомнили, что надо делать. Она уезжает в Россию, чтобы продолжать учиться, и там начинает участвовать в протестном движении… И с чем-то подобным начинает встречаться опять: те же разговоры, те же предательства, та же работа спецслужб. «Архипелаг ГУЛАГ» становится сегодняшней книгой…
— Сталин выползает из-под обломков империи?
— Да-да. У одного старика, который был палачом в 37-м, зять спрашивает: сколько человека в человеке? А тот говорит: ножку венского стула в задний проход — и от человека ничего не остается. Одна физика. И вот вопрос: почему ножка венского стула и целлофановый пакет на голову в тюрьме передается от поколения к поколению? А Достоевский не передается. Вопрос, на который у нас нет ответа.
— И у вас ответа нет?
— Его ни у кого нет. Хотя этот вопрос волнует всех нас. Почему, если, не дай бог, ситуация поменяется, то все повторится? Можете не сомневаться. Даже, может быть, сегодня, когда людям есть что терять, они это испытание вынесут хуже, чем в 37-м. Потому что кому-то придется ресторанчик потерять, другому денежку… У третьего под ударом будет ребенок, который учится за границей. И в общем-то получается, что человек не создан для этих перегрузок.
Мы выросли среди палачей и жертв и потеряли ориентацию — где Зло, где Добро. Служение идее оправдывало любое зло. В музеях меня всегда удивляют лица чекистов. Хорошие лица! Лица людей веры.
Чем больше я вглядываюсь в жизнь и слушаю человека, тем больше вижу, что человек сам себя не знает. Действуют некие иррациональные силы, которые мы как бы не всегда учитываем. Культура не так сильна, как мы думаем. «Ножку венского стула в задний проход или шилом в мошонку». Мы ничего не знаем о палачах или знаем очень мало, остаются жертвы. Палачи где-то бесследно растворяются.
А вспоминаются 90-е как счастливые годы. Глоток свободы…
Революцию 90-х сделал Горбачев и горстка интеллигентов. 90 процентов людей проснулись в совершенно незнакомой им стране и не знали, как им жить. И они до сих пор не знают, как в ней жить, и не принимают капитализм, я часто слышала, что люди жалеют о социализме. Человеку не надо было служить на трех работах. Все жили одинаково. Жизнь уходила на саму жизнь — на костры, на гитару, на разговоры, на чтение книг. Сегодня очень трудно это себе позволить.
Повторюсь: мы выросли среди жертв и палачей. Не среди нормальных людей, нормальной литературы, нормальных разговоров. Только разговоры о насилии, о войне, о ГУЛАГе, об уничтожении человека человеком. Путь исцеления будет долгим…