Геннадий Грушевой — из ученых в политики

Научный вектор

«…Мы выступали на республиканской спартакиаде в Гомеле. Команда жила в студенческом общежитии какого-то гомельского вуза. Под моей кроватью валялась книга без обложки и всяких выходных данных (видимо, кто-то сделал такую шпору). Книги я любил читать всегда, а тут делать было нечего. Словом, начал и… увлекся. Да так, что не пришел на награждение. Разразился довольно громкий скандал. Позднее выяснилось, что я читал учебник Спиркина по марксистско-ленинской философии.

Логика автора меня покорила. Стал всерьез увлекаться философскими книгами и выяснил, что философов готовят в Минске, но поступить туда можно либо после армии, либо имея двухгодичный стаж.

Школу я заканчивал за два месяца до семнадцатилетия и выработал для себя план: пойду работать на какой-нибудь завод, а параллельно буду учиться на вечернем отделении в Институте марксизма-ленинизма. Физических нагрузок не боялся, поскольку к тому времени часто ходил с друзьями разгружать вагоны. Конечно, такой вариант не устраивал моих родителей, которые хотели, чтобы я после школы поступал в какой-нибудь вуз.

Про армию думать не хотелось, но она сама начала «думать» про меня: из Ленинградского военно-политического училища на Минск пришла разнарядка — два места, зачисление без экзаменов по рекомендации райкома комсомола.

Одно место предложили мне. Поначалу обрадовался, поскольку сказали, что это имеет отношение к марксистско-ленинской философии. Пришел домой, рассказал. У родителей это не вызвало особого энтузиазма. Потом у меня с отцом состоялся долгий разговор. Содержание его передавать не буду, но скажу только, что через два дня я поблагодарил за оказанное доверие и отказался от предложения.

Перед концом учебы опять неожиданно узнал, что министерство образования дало какую-то минимальную квоту для выпускников школ, желающих поступить на философское отделение истфака. Это все в корне меняло. Появилась новая цель — пробиться туда любой ценой. Сдал экзамены и поступил. Конкурс был шесть с половиной человек на место. «Резали» безжалостно. К абитуриентам, относились, я бы сказал, предвзято.

В нашей группе было только двое вчерашних школьников — я и медалист Миша Медведев, которого, к сожалению, уже нет в живых. А всего группа состояла из 30 человек.

Учился фанатично. Даже ни с кем из своих одногруппников не контактировал. С начала сентября приступил к изучению «Капитала» и каждый день штудировал по пять-шесть страниц, тратил на это по пять часов. Не было ни одного пропуска, ни выходных, ни «проходных», как говорят. По нескольку раз читал текст, выписывал, учил его почти наизусть. И так длилось до декабрьских экзаменов. Потом предложили писать кандидатскую диссертацию по политэкономии. Эта была настоящая школа, которая превратила меня в человека, способного мыслить логически.

Я с головой ушел в историю философии, так как понял, что колоссальный потенциал мыслительной обработки материала на уровне истмата и диамата преподносится очень бедно. Начинаешь фантазировать, ощущаешь нехватку эмпирического материала по разным философским течениям. Синхрофазотрон мышления как бы работает в холостую. В истории философии я нашел необходимую для себя гармонию. И, слава Богу, что выбрал именно этот путь, поскольку как таковой философской школы в БГУ не было и нет. Были лишь хорошие преподаватели. Например, Степин.

Естественно, что при таком отношении к учебе я получал одни пятерки, и университет окончил с отличием. Научную работу начал писать на втором курсе. На пятом ее увидел тогдашний мэтр и светила философии Советского Союза Игорь Сергеевич Нарский. Я писал об очень крупном французском философе — идеалисте, теологе Николя Мальбранше (чуждый человек для марксистско-ленинской философии), которым в советское время совершенно не интересовались.

Получался какой-то нонсенс: философа пять раз упоминает Маркс, цитирует Ленин, причем, его фамилия ставится в один ряд с Декартом, Спинозой, Лейбницем, а никакой литературы нет. А ведь он был одним из главных звеньев системы метафизики XVII века.

Стал учить французский язык, искать дореволюционные источники информации. Словом, решил сам во всем досконально разобраться.

А Нарский в это время готовил очередную книгу и, видимо, столкнулся с такой же проблемой. И тут — моя работа. Как говорится, я «попал в струю». Нарский дал в Минск сигнал: хороший труд, пусть пишет диссертацию. И меня с этой темой приняли в аспирантуру.

Кстати, на пятом курсе я познакомился со своей будущей женой Ириной. Произошло это в новогоднюю ночь с 31 декабря 1971-го на 1 января 1972 года. Студентки иняза пригласили нас отпраздновать праздник в свое общежитие. 11 сентября была свадьба, в марте 1973 года Ирина родила дочку Марину, в 1978 году — сына Максима.

Аспирантура у меня была довольно странной. Попал туда в сентябре 1972 года, а весной 1973 произошло следующее. С нашего факультета в ООН в качестве советников периодически брали преподавателей. В тот раз повезло Николай Васильевичу Рожину. От предложений ООН не отказываются, так как это супервезение. И Рожин предложил мне его заменить, поскольку других вариантов не видел. Читать курс нужно было уже с 6 сентября, но и аспирантуру терять не хотелось. И я принял совершенно парадоксальное решение: согласился читать лекции, но отказался стать преподавателем, то есть остался в аспирантуре. Если б знал, что меня ждет…

Вскоре сказали, что я должен выполнять полный объем преподавательской работы, то есть к 140 «часам» добавилось еще 420, так как преподаватели читают несколько курсов. Всего нужно иметь 550 «часов».

А в аспирантуре в этот момент заявили, что будут рады, если я за несколько месяцев подготовлю базис диссертации.

И я пошел на авантюру. Здоровья было море — спорт все-таки очень здорово помог. 36 дней писал текст диссертации, каждый день по 10—12 страниц. Уникальная производительность!

Схема была такой. В девять часов утра садился за стол и, не отрываясь, работал до четырех-пяти вечера. Потом два часа «носился» по паркам, выгоняя из себя стресс. Возвращался домой, мылся, ел, отдыхал, а затем готовил материалы к следующему дню.

Написал 280 страниц текста. Фактически это была вся диссертация. Для защиты нужны были еще и публикации. Очереди в единственный на весь СССР журнал «Вопросы философии» растягивались на годы. Закончил писать к началу третьей декады августа, а 6 сентября мне нужно было начинать читать лекции, готовиться к которым я еще даже не начинал. Чтобы хоть как-то восстановиться, уехал в какой-то санаторий под Минском. Вернулся в начале сентября, сразу занялся подготовкой к лекциям.

И силы свои, похоже, переоценил. В октябре обнаружилась полная нейродистония. Врачи хотели положить в больницу на целый месяц, но я смог «выкроить» только неделю…

Кандидатом наук стал в 1975 году. К тому времени уже был заместителем заведующего кафедрой.

Все это «вложилось» в 25 лет жизни.

Ориентир — благотворительность

Сразу же после кандидатской диссертации взялся за докторскую. Пригласили в Сорбонну, но туда меня не пустили — слишком молодой, чтобы ехать в капстрану. К тому же еще не был членом партии. Затем предложили поехать на Кубу, но я отказался, так как должен был родиться Максим. Потом была Буркина Фасо, куда меня направляли читать лекции на французском языке, который я знаю также неплохо, как и немецкий, но там тоже что-то «не срослось».

Правда, в заграничную командировку я все-таки попал, но только в Германию, в Гумбольтуниверситет. Проработал там около года и должен был поступать в докторантуру. Все, наверное, именно так и произошло бы, если б не очередные превратности судьбы.

В БГУ разразился довольно громкий скандал. И вот с чем он был связан. У меня появилась очень талантливая и способная аспирантка. Впервые мне поручили самостоятельно готовить к защите чью-то диссертацию. Она — молодец, написала очень быстро. Съездили в Москву. Там все тоже остались довольны. После защиты девушка должна была остаться на кафедре.

Такое решение принял единолично я, так как заведующий был тогда в отпуске. Оказалось, что это место планировалось для внучки очень важного человека. Как говорится, нашла коса на камень. Меня обвинили в том, что «тихой сапой» решил «протянуть» свою аспирантку, хотя все на самом деле было совсем не так.

А у этой девочки отец тоже был не лишь бы кем, а редактором «Коммуниста Беларуси». На нашей кафедре завязалась борьба, только уже без моего участия. Да, вызывали, «ломали», но я не отступал от занятой позиции.

Началась «война компроматов». Дошло до того, что в Минск приехал секретарь по идеологии ЦК КПСС Медведев. Маятник противостояния качался постоянно, но в итоге победила группировка моих противников, в которую входил и заведующий кафедрой. В гневе он даже пообещал, что моя аспирантка никогда не сможет защититься.

Именно в такой ситуации мы решили-таки пойти на защиту диссертации. Из Москвы приехала милейшая женщина, известный философ с очень богатым житейским опытом. Она посоветовала мне не лезть. Дескать, плетью обух не перешибешь. Мол, несмотря на ее положительный отзыв, местные все сделают так, как им нужно.

Заседание ученого совета вел заведующий моей кафедрой, председательствующего Степина (сейчас популярный российский философ) тогда не было.

Общеизвестно, что преимущество всегда имеет тот, кто ведет заседание, и начальник пошел в атаку. Он так облил грязью мою аспирантку, что многие посчитали: на голосовании будут только «черные шары». Наверное, правильнее было бы промолчать, но я не выдержал. Сказал все, что думал. Получилось хорошо. Как ни странно, но мы победили с преимуществом в два голоса. Она стала кандидатом наук.

Заведующего кафедрой потом «убрали», но и мой карьерный рост на этом закончился. Дважды пытался уйти в докторантуру — не пустили. Лишили на кафедре всех постов. Началась системная «травля» всех моих лекций. Очень быстро я оказался в некотором смысле прокаженным и почувствовал себя совершенно готовым к перестройке, поэтому, как только появилось Движение «За демократические перемены», сам пришел на заседание оргкомитета по созданию Белорусского народного фронта и с зимы 1988 года стал им во всем помогать. Словом, занял позицию открытой оппозиционности действующему режиму.

Весной следующего года мне стали известны некоторые важные факты по Чернобыльской трагедии. Участвовал в нескольких круглых столах, неоднократно общался с разными учеными и понял, что Беларусь ждет страшное будущее. Внес предложение заняться данной проблематикой.

В мае 1989 года меня официально утвердили руководителем Комитета БНФ «Дзецям Чарнобыля», и мы начали вести системную работу. Главным вначале было прорваться в «зону» и получить там объективную информацию.

Состоялась поездка в Чериковский и Славгородский районы. «Спрятались под крышу» единственной разрешенной тогда структуры, которая называлась Экологическим союзом. Посмотрел, пообщался с санитарными врачами, поговорил с обычными людьми. Услышал ужасные вещи.

Летом 1989 года я сформулировал для себя программу и стал ее выполнять. Сейчас появляются разные версии, связанные с организацией первого «Чарнобыльскага шляху». А ведь идея тогда была моей, и прототипом ее можно назвать Пражскую весну 1968 года. Вместе с проведением «шляху» были задуманы Ассамблея чернобыльских народов с соответствующим трибуналом и международный конгресс «Жизнь после Чернобыля». Эти три пункта я утвердил в руководстве БНФ, получил личное одобрение и поддержку Зенона Позняка.

Подготовка перечисленных акций была возложена на меня. И уже после первой я как один из организаторов вместе с Зеноном Позняком и Юрием Ходыко получил первую в своей жизни судимость (как диссидент и оппонент государственной власти). В СССР это означало одно: обратного пути нет. Теперь моя судьба была навсегда связана с борьбой против диктаторского режима и помощью жертвам Чернобыльской катастрофы.

Первый гуманитарный конвой в 1989 году прибыл к нам из Тирасполя: 25 тонн детского питания, которые ушли в Хойники, Ветку и Славгород.

Первый детский дом из Славгорода был перевезен в Минск в начале сентября 1989 года.

Первый «Чарнобыльскі шлях» состоялся 30 сентября.

А в декабре 1989 года первая группа детей поехала на оздоровление в Индию (25 детишек из деревни Стреличево).

В марте 1990-го, когда в чернобыльскую деятельность включились уже тысячи людей, меня избрали в Верховный Совет БССР. Началась новая глава гражданской, политической и общественной жизни».

Вместо послесловия

Уважаю людей, которые выполняют свои публичные обещания. На «сорок дней по Грушевому», 8 марта 2014 года один из его друзей журналист Евгений Огурцов у груши (у Грушевого было великолепное чувство юмора), посаженной 26 апреля 1991 года в пятую годовщину трагедии на Чернобыльской АЭС (тогда в белорусской столице состоялась закладка памятного камня и освящение места строительства храма-памятника жертвам Чернобыля и создан новый приход в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость»), пообещал посадить новое дерево.

Через месяц ранним утром я случайно встретил его на «Комаровке» с грушевым саженцем в руках.

Как говорят молодые — «респект и уважуха!»

Точно такие слова можно отнести и к жене Геннадия Владимировича, верной соратнице по жизни и благотворительности — Ирине Львовне Грушевой.

И еще. Журналисты, к сожалению, не часто упоминают коллег по профессии. Считаю, это в корне неправильным, потому с удовольствием назову Гену Кеснера, чьей деловитостью я часто искренне восхищался. А еще Таню Мельничук, Женю Коктыша и многих других хороших журналистов.

Увы, перечислить поименно всех по понятным причинам (боюсь кого-то забыть) не получится. Да и не надо это, наверное. Главное, на мой взгляд, другое. Для нас Геннадий Владимирович Грушевой был СВОЙ.

Александр ТОМКОВИЧ