Почему так долго замалчивали трагедию «белорусского Освенцима»?
Перед официальным открытием мемориала «Тростенец» с территории бывшего концлагеря убрали «неправильные» таблички и кресты. Уничтоженные знаки утверждали: в Тростенце массово уничтожали людей не только немецкие фашисты, но и советские сталинисты.
Ряд историков называют Тростенец «белорусским Освенцимом», утверждая, что по числу жертв Тростенец — четвертый после Освенцима, Майданека и Треблинки.О числе погибших, впрочем, до сей поры спорят: советская госкомиссия, вскрывшая в урочище Благовщина 34 расстрельных рва летом 1944-го, вскоре после освобождения Минска, обнаружила в захоронениях только пепел и кости; число погребенных рассчитывалось по объему рвов, семь человек на кубический метр; получилось 150 тысяч. Примитивную кремационную печь и останки примерно 50 тысяч человек обнаружили также по другую сторону деревни Малый Тростенец, в урочище Шашковка; обугленные останки еще 6500 жертв нашли в сожженном колхозном сарае.
Исследователи последних лет, применяя уточненные методики расчета, говорят о 60 тысячах убитых фашистами в урочище Благовщина. Но вопрос не только в подсчетах. В Беларуси, все послевоенные годы живущей под лозунгом «Никто не забыт, ничто не забыто», трагедия Тростенца только сейчас выходит из многолетней тени. Почему?
Что под городской свалкой?
«Я настаиваю: Тростенец должен стать символом трагедии двух режимов — советского с его репрессиями и нацистского периода оккупации», — заявляет кандидат исторических наук, исследователь Игорь Кузнецов.
«В урочище Благовщина под городской свалкой находятся, по моим оценочным данным, останки примерно 15 тысяч человек, которые были расстреляны в сталинские времена, с середины 30-х годов до 1941 года. С правой стороны нынешней мемориальной «Дороги смерти» — место расстрела заключенных минских тюрем в ночь с 25 на 26 июня 1941 года. Это был первый этап так называемой эвакуации заключенных при наступлении немцев; второй этап был расстрелян через два дня на окраине городка Червень», — рассказывает Кузнецов.
Несколько лет назад активисты установили у свалки и места расстрела заключенных в Тростенце деревянные кресты с табличками, информирующими о сталинских репрессиях.За несколько дней до официальной церемонии открытия мемориала «Тростенец» (29 июня на этой церемонии присутствовали вместе с А.Лукашенко президенты Австрии, Германии, представительные делегации из Польши, Чехии, Израиля и другие иностранные гости) «неправильные» кресты снесли.
«Когда стал вопрос о строительстве мемориала в Тростенце, меня пригласили немецкие коллеги и попросили прекратить выступления и публикации о сталинских расстрелах в Тростенце. Мол, вы же знаете, как болезненно власти Беларуси относятся к проблеме сталинских репрессий. Из-за этого мемориал может не состояться», — рассказывает Кузнецов.
Но, по сведениям исследователя, советская госкомиссия летом 1944 года сначала обнаружила тела жертв сталинских репрессий, а потом — в 50—100 метрах от этих коллективных могил — рвы с останками и пеплом. «С 1956 года на месте этих сталинских могил в Тростенце, который уже был объявлен охранной зоной, насыпается городская свалка, этот огромный полигон твердых бытовых отходов действовал до 2010 года. Кто теперь скажет, что под ним? Я убежден, что именно из-за сталинских расстрельных рвов, которые могли обнаружить международные эксперты, СССР не стал выносить факт фашистских злодеяний в Тростенце на Нюрнбергский процесс», — утверждает Кузнецов.
Иные исследователи утверждают: строго юридически для Нюрнберга Тростенец не подходил под категорию фашистского лагеря. Узники здесь не содержались и долго не задерживались — сюда привозили уничтожать.
Оборонительная деревня
«Немецкий исследователь Пауль Коль, одним из первых обратившийся к проблеме Тростенца, в интервью середины 2000-х повторял: в Беларуси никогда не коснутся памяти Тростенца, потому что она связана с фактами коллаборации местного населения в годы Второй мировой», — белорусский историк Кузьма Козак, ныне референт исторической мастерской Минского международного образовательного центра имени Йоханнеса Рау, вспоминает, как примерно в те же годы пытался найти в Малом Тростенце жителей, переживших там войну.
«Были уже два небольших памятника — в Шашковке и Малом Тростенце. И вокруг этих памятников — где ближе, где поодаль, — сидят отдыхающие. Кто кушает, кто допивает, кто костер раскладывает. В Малом Тростенце в самой ограде, где находится памятник сожженным 29—30 июня 1944 года, пасутся овцы… Мы со студентами опрашивали людей в деревне, и обнаружилось, что практически все жители поселились в Малом Тростенце после войны», — рассказывает Кузьма Козак.
Ко времени освобождения Беларуси в 1944-м в Малом Тростенце существовала так называемая оборонительная деревня. Такие деревни немецкие оккупационные власти стали создавать на территории Беларуси в 1943-м, когда для гитлеровцев осложнилась ситуация на фронтах и сил для поддержания «немецкого порядка» стало не хватать.Оборонительные деревни должны были противостоять «бандитам и партизанам», мужчинам для этих целей разрешалось иметь оружие.
«В Малом Тростенце был детский сад, была школа, некоторые институции, которые части жителей давали возможность иметь социальные преимущества. Там находились склады с имуществом, которое изымалось после каждого транспорта, каждого привоза узников в Благовщину, — рассказывает Кузьма Козак. — За сотрудничество с оккупационными властями после освобождения, в военное и послевоенное время, к жителям таких деревень применялись достаточно суровые меры возмездия».
Историк Нина Стужинская подтверждает: освобожденные территории «зачищали» от подозреваемых в сотрудничестве с оккупационными властями. «Коллеги-исследователи приводили такие факты на «круглых столах» и конференциях», — говорит Стужинская.
Еврейский вопрос
Таблички на скромных памятниках и публикации советского времени утверждали: в Тростенце погибли подпольщики, партизаны, мирные советские граждане и «заключенные, привезенные из тюрем Германии, Чехословакии, Австрии, Франции, Польши». Надпись о том, что в урочище Благовщина были убиты евреи, появилась только в 2002 году.
«Еще через шесть лет, 20 октября 2008 года, в дни 65-летия трагедии Минского гетто на Яме (мемориальная скульптурная композиция в центре Минска на улице Мельникайте) первым лицом государства (Александром Лукашенко. — Ред.) было заявлено о том, что Холокост — это национальная трагедия, что евреи в Беларуси не только умирали, но и сражались, что лучшие люди нашего народа — белорусы, которые спасали евреев. И далее — о том, что в Тростенце появится значимый европейский мемориал памяти», — рассказывает историк Кузьма Козак. Замечает при этом: в белорусских школьных учебниках до сих пор нет слова Холокост.
Факт для понимания «еврейского вопроса»: первый обелиск на упомянутой минской Яме был установлен в 1947 году, надписи на идише и русском обещали «светлую память на вечные времена пяти тысячам евреев, погибших от рук лютых врагов человечества — фашистско-немецких злодеев 2 марта 1942 года».
Это был первый на территории СССР памятник с разрешенной надписью на идише. Но в 1949-м автора надписи поэта Хаима Мальтинского, а в 1952 году каменотеса Мордуха Спришена арестовали и выслали в ГУЛАГ, обвинив в «космополитизме — проявлении еврейского буржуазного национализма», в том числе за надпись на идише на минском обелиске.
Десятилетиями с тех пор погибшие евреи значились на табличках «мирными советскими гражданами».
От ушедшего свидетеля
13-летняя Маша с деревенской пацанвой бегала смотреть на дорогу, по которой гнали в Тростенец колонны плачущих детей, отчаянно жестикулировавших женщин и безучастных стариков.В одной из колонн Маша узнала двух евреек-учительниц, что совсем недавно снимали у них дачу в Новом Дворе. Одна из учительниц учила Машу немецкому — за молоко и фрукты из деревенского сада. Девочка на обочине замахала руками. Женщины вроде поняли ее, закивали. И совсем скоро невероятным образом объявились у дома Машиной мамы.
«Вроде они прыгнули в овраг и дождались темноты. Бабушка моя, Рудинская Ева Яковлевна, царствие ей небесное, рискуя своей жизнью и жизнью двух девчонок-подростков, которых воспитывала одна, спрятала их в погребе, который находился во дворе. УЖАС!!! Я часто спрашивала бабушку: как же так, ведь в деревне стояли немцы. Ведь это смерть всем! Но она отвечала мне, что иначе поступить не могла, иначе — не по-христиански. Женщины прожили два месяца под полом, потом ушли. Больше их бабушка не видела. Вот так», — семейную историю рассказывает ныне живущая в Москве Наталья Горлач, взрослая дочь военной девочки Маши и внучка Евы Рудинской.
«Бабушку расспрашивали местные корреспонденты, ее рассказ печатала местная газета, а где-то в 80-х (я тогда студенткой была) вдруг потребовали: предъяви двух свидетелей этого случая! Соседей или еще кого. Какие соседи? Если бы кто тогда об этом узнал, не было бы в живых ни бабушки, ни мамы!» — Наталья не сдерживает слез.
Ее бабушка, Ева Яковлевна Рудинская, ушла из жизни в 1995-м, на 95 году жизни. Мамы, Марии Степановны, не стало позже. «Мама так плакала всегда, когда вспоминала свое военное детство и Тростенец! Говорила, в их Новом Дворе стоял едкий и ненормальный запах, когда в Тростенце работали печи. Мы бросались маму утешать — вдруг с сердцем что? А теперь я думаю: надо было записать подробно все ее слова», — сокрушается Наталья Горлач.
Разделенная память
Имена большинства убитых и сожженных в Тростенце людей разных национальностей остаются неизвестными. Исследователи располагают списком из 24 тысяч имен евреев, депортированных сюда из Западной Европы — имена обнаружились в документах на перевозку. Первый эшелон с тысячей депортированных из Вены евреев прибыл в Минск 11 мая 1942 года; железнодорожное полотно затем продлили до Тростенца.
В только что открытом мемориале «Тростенец» посетителям предлагается пройти через стилизованные бетонные вагоны. «Да, Дорога смерти общая. Но получается, что акцент в этом нынешнем мемориале сделан именно на депортированных из Европы. Даже память жертв нацизма умудрились разделить по категориям!» — возмущается историк Игорь Кузнецов.
Исследователь Нина Стужинская полагает, что Тростенец нужно рассматривать и как объект политики — изменчивой политики, потребности которой оплачиваются в том числе избирательным подходом к историческим фактам.
Аналитик Александр Класковский подчеркивает, что открытие мемориала в Тростенце, на которое с покаянием приехали президенты Германии и Австрии, служит сейчас пиару белорусских властей: «Минск как бы берет реванш за годы санкций и нравоучений со стороны заносчивых европейцев». «Во времена конфронтации с демократическим Западом белорусское руководство, демонстрируя обиду, любило разыгрывать карту преступлений нацизма, — отмечает Класковский. — Теперь Евросоюз почти уже не учит и совсем не пытается «наклонять», и вообще все сбылось: прилетели каяться. Лукашенко же выглядел хозяином положения, мудро призвал сохранить правду о прошедшей войне и не допустить возрождения страшного прошлого».
Нынешний мемориал в Тростенце делался и делается совместными усилиями, подчеркивает историк Кузьма Козак. «Усилиями не только Беларуси, прежде всего Германии: и финансирование (для дальнейшего развития комплекса Германия выделяет еще миллион евро. — Ред.), и выставка, и попытка разработки научной составляющей», — напоминает он.
«Но… сейчас существует разделенная память. Память немецкая, сконцентрированная на источниках, доказательствах. Память белорусская — как о трагедии, которая не подвергается сомнению. Даже после создания мемориального комплекса, действительно очень нужного, значимого в культуре памяти, у нас будут продолжаться разные истории о Тростенце», — говорит Кузьма Козак.
«Это только начало, — полагает он. — И то, что создается в Беларуси первый мемориал европейского значения, то, что он обозначен девизом «На пути к общеевропейской памяти», безусловно важно. Как шаг к совместной культуре памяти. Хотя, безусловно, она еще разделенная».