TOP

Споры России и Европы о Мюнхене-1938

«По сути мы потерпели поражение, не начав войны, и теперь последствия этого поражения будут долго давать о себе знать… Все былое равновесие сил в Европе оказалось непоправимо нарушено… Впрочем, не думайте, что это конец. Это лишь начальная точка отсчета. Это первый шаг, первый глоток, первое ощущение горечи во рту от напитка в чаше, испить из которой нам придется сполна, если только неимоверным усилием воли нам не удастся восстановить нравственное здоровье и боевой дух британского народа, чтобы вновь возродиться и встать на защиту своей свободы»

Этими словами 5 октября 1938 года завершил свою речь в Палате общин британского парламента Уинстон Черчилль. На тот момент он был не более чем политиком с богатой, неоднозначной и оставшейся в прошлом карьерой. Черчилль считался возмутителем спокойствия, диссидентом в рядах правящей Консервативной партии: он годами призывал ее руководство во главе с премьер-министром Невиллом Чемберленом изменить внешнеполитический курс и не стремиться любой ценой добиться мира с нацистской Германией.

Сильное, мрачное и язвительное выступление Черчилля было развернутым критическим комментарием к соглашению, которое несколькими днями ранее, в ночь с 29 на 30 сентября, Чемберлен подписал в Мюнхене с Гитлером, Муссолини и французским премьером Даладье. Лидеры двух демократий и двух диктатур договорились отторгнуть от Чехословакии (чьи представители в конференции не участвовали, их лишь известили о ее итогах) приграничные области, населенные преимущественно этническими немцами.

Европейской войны, которой грозил длившийся с весны чехословацкий кризис, удалось избежать. По возвращении в Лондон Невилл Чемберлен горделиво заявил, что привез британскому народу «мир для нашего времени».

Историческая судьба Мюнхенского соглашения — или «сговора», как его называют любители более эмоциональных определений, — парадоксальна. С одной стороны, абсолютное большинство историков разных стран давно и однозначно оценивает Мюнхен примерно так же, как Черчилль в той своей речи по горячим следам: как страшное и позорное дипломатическое поражение Великобритании и Франции, которые, стремясь сохранить мир, пошли на поводу у нацистов и в итоге все равно получили войну — спустя всего лишь 11 месяцев, когда Германия напала на Польшу.

В то же время Мюнхенское соглашение — излюбленный предмет исторических и псевдоисторических интерпретаций, нередко продиктованных текущей политической ситуацией. В Чехии и — в меньшей мере — Словакии, наверное, еще очень долго не прекратится дискуссия о том, стоило ли президенту Эдварду Бенешу принимать условия «мюнхенского диктата» или же нужно было оказать Германии сопротивление, несмотря ни на что. Но это скорее локальные споры, к тому же заведомо бесплодные: «переиграть» осень 1938-го, чтобы понять, как развивались бы события при ином поведении Бенеша, невозможно.

Более любопытно использование Мюнхена в качестве орудия политики памяти современной Россией. Лично Владимир Путин, активно выступающий в последнее время в роли историка-любителя, затронул эту тему в опубликованной несколько месяцев назад статье «75 лет Великой Победы: общая ответственность перед историей и будущим». В ней очень большое внимание — даже непомерно большое, учитывая, что речь шла об относительно второстепенном последствии мюнхенских договоренностей, — уделено участию Польши в переделе границ Чехословакии.

«Сегодня европейские политики, прежде всего польские руководители, хотели бы «замолчать» Мюнхен», — пишет Путин, хотя вообще-то в польской историографии в целом по отношению к тем событиям точки над «i» давно расставлены.

Так, еще в 1980 году польско-американский историк, один из крупнейших специалистов по новейшей истории Центральной Европы Петр Вандыч отмечал, что «польский ультиматум Чехословакии был встречен [на Западе] с осуждением и сильно повредил репутации Польши».

С другой стороны, польские историки обращают внимание на то, что аннексия Тешинской области была не следствием каких-то «особых» отношений Польши с Германией, а результатом общего подхода великих держав к вопросу об этнических меньшинствах в Чехословакии. С этим подходом, в частности, Франция согласилась еще за несколько месяцев до Мюнхена — о чем говорят архивные документы.

Неоднозначен и вопрос о позиции Москвы в чехословацком кризисе (Путин: «В те драматичные дни 1938 года только СССР вступился за Чехословакию»). Действительно, устами наркома Литвинова и посла в Праге Александровского СССР выражал готовность поддержать Чехословакию — но лишь в случае, если так же поступит Франция (это условие содержалось в советско-чехословацком договоре 1935 года). Кроме того, физически Красная армия не смогла бы попасть на территорию Чехословакии, будучи отделена от нее тогда Польшей и Румынией. Обе эти страны отказывались пропустить советские войска через свою территорию, что в случае с Польшей во многом объяснялось памятью о недавней польско-советской войне 1920 года.

Более того, сомнения относительно помощи СССР были и у чехословацких руководителей. Накануне Мюнхена, 28 сентября 1938 года, посол ЧСР в Москве Зденек Фирлингер сообщал президенту Бенешу и министру Крофте: «Советское правительство колебалось и колеблется относительно того, чтобы вступить в конфликт без западных держав — чего мы, собственно, никогда и не требовали. Есть серьезное опасение, что из чехословацкого вопроса может в случае односторонней интервенции Советов вырасти такая же проблема, как в Испании, со всеми страшными политическими последствиями для всей Европы, но прежде всего для [самой] Чехословакии».

Йохен Белер, заведующий кафедрой истории Восточной Европы в университете Йены (Германия), в интервью Радио Свобода отмечает, что, каковы бы ни были недостатки внутреннего устройства межвоенной Чехословакии или Польши, первичными факторами, приведшими к Мюнхену-1938 и через год — к мировой войне, стали не они, а агрессивность диктаторских режимов и политическая слабость демократических держав.

— Великобритания и Франция явно не были слабее в военном отношении, чем Германия. Однако создается впечатление, что политические элиты западных демократий просто боялись нацистов — с момента прихода Гитлера к власти в 1933 году вплоть до того дня, когда во главе правительства Британии стал Уинстон Черчилль. Почему?

— Действительно, в сугубо военном отношении Британия и особенно Франция никак не уступали Германии, до определенного времени даже, наоборот, превосходили ее. Но люди все еще очень хорошо помнили об ужасах Первой мировой войны. Я не думаю, что в 1930-е годы британцы или французы боялись нацистов. То, чего они действительно боялись, была новая мировая война. И они явно недооценили решимость Гитлера вести такую войну, если это окажется необходимым для достижения его целей.

— Классическая версия советской историографии, касающаяся событий конца 1930-х годов, сейчас в значительной мере возрождена в России. Одно из главных положений этой версии излагает в своей статье Владимир Путин, отмечая, что Британия и Франция хотели «направить устремления нацистов на восток с прицелом на то, чтобы Германия и Советский Союз неизбежно бы столкнулись и обескровили друг друга». По той же причине они не спешили заключить союз со Сталиным. Отсюда вывод: сталинский маневр 1939 года, когда он сделал выбор в пользу соглашения с нацистами, был логичным и фактически неизбежным. Это так?

— Я думаю, речь идет о серьезном искажении фактов. Конечно, в Мюнхене западным демократиям было нечего терять: речь не шла об их территории. На кону стояла судьба Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), поскольку именно там Гитлер начал реализовывать свои планы. Оккупация Австрии в марте 1938-го и ликвидация Чехословакии, начавшаяся Мюнхеном и завершенная вторжением в марте 1939 года, были первыми этапами этого пути.

Для реализации своих территориальных амбиций Гитлер использовал проблему немецких этнических меньшинств за пределами Германии. Он намеренно делал это в ЦВЕ, а не на Западе — допустим, в Эльзасе, где тоже имелось немецкое меньшинство. Его расчет на то, что ради Чехословакии ее западные союзники не пойдут на большой риск, полностью оправдался. Но это не означает, что Британия и Франция намеренно направляли нацистскую экспансию на восток. Это была стратегия самого Гитлера, он вынашивал эти планы с 1920-х годов.

— Польша и позднее Венгрия тоже приняли участие в разделе Чехословакии. Правомерно ли называть Польшу фактической союзницей Гитлера? Была ли аннексия Тешинской области роковой ошибкой во внешней политике Варшавы или же с точки зрения поляков речь шла о восстановлении справедливости, в которой им было отказано в 1920 году, когда первый конфликт вокруг Тешина был разрешен западными державами в большей степени в пользу Чехословакии?

— В 1938 году Польша не была союзницей Гитлера. Но ее можно назвать соучастницей Мюнхенского соглашения, поскольку она аннексировала Тешинскую область. Этот регион был предметом спора между Польшей и Чехословакией с 1918 года. Отобрать его у соседней страны, воспользовавшись ситуацией, возникшей в результате мюнхенских решений и территориальных приобретений Германии, было огромной ошибкой польской стороны.

Но о союзе с нацистами здесь говорить нельзя. С точки зрения Германии Польша не была серьезным потенциальным союзником, а в 1939 году она отважно отвергла немецкое предложение стать младшим партнером Германии в будущем наступлении на Советский Союз. Польша заплатила за это высокую цену.

Ярослав Шимов, Радио Свобода

Присоединяйтесь к нам в Фэйсбуке, Telegram или Одноклассниках, чтобы быть в курсе важнейших событий страны или обсудить тему, которая вас взволновала.