TOP

Чернобыльская катастрофа: счет по делу Видео

26 апреля, в день 35-летия аварии на Чернобыльской атомной станции, в студии «Смартпресс» прошел разговор с известным беларусским журналистом, шеф-редактором газеты «Свободные новости плюс» Александром Улитенком. С гостем беседовал Вячеслав Зенькович.

— В 1986 году вы работали собкором «Правды» в БССР. Как узнали об аварии на Чернобыльской станции?

— В «Правду» я перешел со «Звязды» осенью того года. А 26 апреля был с семьей на даче — тогда стояла изумительная, просто июньская солнечная погода… Мой 6-летний сын победно сражался с одуванчиками в одних трусиках… Мы — сотрудники центральной партийной газеты Беларуси ничего не знали в тот день, да и в последующие жили как и все — глухими слухами. Но когда я перешел собкором по Беларуси в «Правду» и достаточно часто бывал в Москве, в редакции, то уже через год много узнал о трагедии начала катастрофы.

Дело в том, что у нас был очень сильный отдел науки, он буквально жил Чернобылем, понимая значимость последствий аварии на ЧАЭС. Но особенно много узнал после второй годовщины.

ЧП: у себя в московской квартире повесился академик Легасов. Самоубийство многие тогда напрямую связывали с давлением на ученого со стороны руководства страны и той части научного сообщества, которая поддерживала официальную версию расследования Чернобыльской катастрофы. Параллельно Легасов обвинялся в разглашении секретной информации, государственных тайн.

Академик оказался в Чернобыле с первого дня аварии и остался на станции даже тогда, когда стартовая государственная делегация из Москвы улетела на профилактику назад. А он не мог оставить ситуацию бесконтрольной, поскольку был тогда единственным ученым на ЧАЭС. Одна из его идей — засыпать реактор им же разработанной смесью. Не будь этого — последствия оказались бы порядково более драматичными. Кстати, Легасов сам не раз и не два летал в тех вертолетах, что гасили реактор. По итогу получил облучение, в 4 раза превышающее максимально допустимую норму.

Именно этот человек настоял на срочной эвакуации жителей города Припяти, требовал гласности, срочного информирования населения об опасности облучения и средствах защиты — и все вопреки «генеральной линии». Но именно ему поручили выступить вместо Горбачева перед научным мировым сообществом в Вене в августе 1986-го: доклад Легасова продолжался 5 часов. Накануне выступления шел разговор об огромном многомиллиардном иске запада к СССР за выпавшие там радиационные осадки. Но Легасов убедил собравшихся: надо не счета выставлять, а помогать Советскому Союзу, думать о дальнейшем развитии безопасной ядерной энергетики.

И какова благодарность? Вскоре на тайном голосовании в институте Курчатова против включения его в научный совет проголосовали 129 коллег, а за были 120… Тяжело больной тогда Легасов принял в отчаянии смертельную дозу снотворного, но его откачали. Прошло совсем немного времени и — новый удар: Горбачев вычеркнул его из числа награжденных Звездой Героя, во второй уже раз… Правда, впоследствии генсек это отрицал, но как бы там ни было — Легасова действительно вычеркнули. В прямом и переносном смысле. И он, к тому времени уже совсем тяжело больной, обреченный на смерть, совершает вторичную попытку самоубийства — и опять чудо: спасли коллеги.

А 25 апреля 1988 года Легасов представил на заседании Академии наук СССР план создания Совета по борьбе с застоем в советской науке и собственного института ядерной безопасности. Его предложения были отклонены. И тогда 26 апреля 1988 года в 1:25 Легасов повесился у себя в квартире. Бессильный протест и вызов системе — ценой собственной жизни.

Эти далеко не всем известные подробности — ключ к пониманию того, как тяжело давалось укрощение ядерной стихии, какие политические и научные споры, битвы, информационные войны велись тогда в высоких кабинетах. Как все было непросто и смертельно драматично. Погибали не только на станции — уходили из жизни и кабинетные работники.

— Запомнилась ли первая командировка в зону отчуждения? Чем именно?

— Командировки в зону ради рассказа о ее буднях находились под негласным запретом — газеты, включая «Правду», фактически несколько лет ограничивались лапидарными, бесстрастными, выверенными в цензуре тассовскими заметками. Своих материалов в прессе того времени почти три года просачивалось очень мало, они носили беззубо-убаюкивающий характер. Бутафория и профанация, замалчивание основного.

Но я был свидетелем огромной работы, которую проводили власти. Делал материалы на социальную, например, тематику, но параллельно наблюдал за тем, как справляются с Чернобыльской проблематикой.

Впечатлила подготовка Гомельщины и Могилевщины к паводку 1987 года: тогда выпало много снега и на местах опасались, что радиационную заразу вынесет на чистые земли. Это, поверьте, титанические усилия. Так что те, кто считают, будто власти все проспали, неправы.

Но они правы в том, что целостного плана действий не было, что многое делалось по принципу тяп-ляп, что информация о реальной картине замалчивалась, даже искажалась в угоду радужной картинке.

В чериковских Чудянах и Малиновке, где зафиксировано 140 (!) кюри на квадратный километр, никого и не подумали выселять. По сути, они были участниками невиданного по жестокости эксперимента на выживаемость, сверхпрочность человеческого организма. Только через три года получили ордера. В новый поселок, который кощунственно назвали Первомайским и возвели всего в нескольких километрах от… Чудян!

В соседнем Краснопольском районе поставили 60 магазинов там, где никто не хотел жить, плюс возвели комплекс по откорму КРС на территории, где 49 кюри на кв.километр, в Гомельской области построили 30 новых деревень на землях с плотностью загрязнения от 5 до 26 кюри…

Ну и как должно было реагировать население на такую вот «заботу» о себе? Нелюбовью к партийно-советскому аппарату, всей государственной системе.

Но есть и другая сторона медали. Часто мы критикуем аппаратчиков и функционеров той поры необъективно. Рискую навлечь гнев праведный, однако скажу.

История Легасова — это ярчайшее, трагическое свидетельство, как непросто осознавалась глубина произошедшего тогда с нами. Ведь его спор с академическим сообществом, с такими яркими бескомпромиссными оппонентами, как академики Ильин и Израэль, — не исключительно конъектурный, тут не только политика — в равной степени и поиски, мучения ученых в оценке катастрофы, в поиске путей выхода из нее.

И — точно так не все однозначно с хлесткой оценкой поведения партийных, исполкомовских работников: вовсе не все бежали с зоны. Я, кстати, вообще не знал случаев дезертирства — во всяком случае ничего массового в этом плане не было. Но вот вам история второго секретаря Гомельского обкома партии товарища Санчуковского: он организовывал эвакуацию из зоны на пределе собственных физических сил — до крови. Но не отступал и в итоге очень быстро сгорел от радиации. Хотя мог уехать в Крым…

Много слышу о том, что, дескать, тогдашний лидер страны первый секретарь ЦК товарищ Слюньков такой-сякой-разэтакий… Например, по поводу первомайских празднеств: как мог он такое допустить!… Ату его!!! А ведь не он: это Горбачев «с целью недопущения паники» (формулировка из документов) приказал организовать те злосчастные демонстрации.

Для предотвращения паники… Как говорится, благими намерениями… Да, в Минске не посмели возразить — что, собственно, ожидаемо. Но с другой стороны: в Киеве, совсем под боком у станции, 1-го мая на демонстрацию выгнали вообще 120 тысяч человек!

И еще к размышлению: а вы помните, когда генсек СССР выступил публично с заявлением по поводу катастрофы на ЧАЭС? Только 14-го мая — фактически три недели спустя катастрофы! Причем Горбачев исхитрился одним из главных акцентов сделать на том, «мы столкнулись с настоящим нагромождением лжи».

Так что ж хотеть в условиях советской властной вертикали от белорусских аппаратчиков? Сегодня кто-то может пискнуть нечто противоположное «генеральной линии»?

Я не оправдываю Слюнькова сотоварищи — просто им нужно предъявлять счет по делу. По их инициативам. Их поступкам и приказам. Но тут опять же проблема сокрытия информации. Ее нет, вот и вешают часто то, к чему иные отношения не имеют. А люди со стороны чувствуют бездоказательные натяжки, в итоге те жесткие претензии не имеют должного долговременного политического и юридического эффектов.

— Действительно ли государство делало все возможное для ликвидации последствий аварии?

— Конечно нет! Хотя бы потому, что долгие годы бились над единым вразумительным планом действий, но фактически его так и не согласовали. А согласованное не реализовали во многом по миллиону причин, первой среди которых была экономическая несостоятельность. В 89-м, 90-м и 91-м я уже смог рассказывать об этом напрямую в газете.

Например, выходец из Беларуси мельбурнский бизнесмен Ф.Раппопорт приобрел для земляков 20 ультразвуковых сканеров с фантастической скидкой, но Минздрав СССР не позволил их выкупить даже по символической цене.

Раппопорт прокомментировал: мировой рекорд по бюрократизму и безнаказанности…

И чему удивляться, если глава Всесоюзного комитета по радиационной защите академик Ильин заявил: нечего паниковать, «раздувать духовный Чернобыль», мол, надо исходить из расчета дозовых воздействий на человека за всю его жизнь.

Или: в Могилевской области были сорваны практически все договора на поставку овощей и фруктов — ни килограмма черешни и клубники. Почему? Проще и откровеннее всех оказались одесситы:

— Чернобыль Чернобылем, а виноград дадим только в обмен на шифер…
— Помилуйте, нам же поселки для переселенцев строить!
— Это ваши заботы…

Председатель Могилевского облисполкома Н.Гринев рассказал мне, что переселение шло очень туго: даже с территории, где плотность загрязнения свыше 40 кюри, спустя пять лет после аварии оставалось около тысячи семей — подрядчики Минска и Витебщины не хотели строить жилье для сельчан из эпицентра беды — условия оплаты невыгодны…

И так — сплошь и рядом: хозяйственники оправдывали свою неразворотливость промедлением рекомендаций, например, от медиков, те кивали на ученых, там уклончиво ссылались на недостаток информации и при этом заговорщицки тыкали пальцами в потолок: мол, мы бы хоть сегодня все сказали-показали, но в «комитетах» тормозят, а комитеты в свою очередь прикидывали, в какие суммы выльется правда, озвучь ее честно, и предпочитали действовать по принципу «авось рассосется», а чтобы народишко не сильно волновался, сделаем что-то побюджетнее…

— Масштабы катастрофы власти стали скрывать и намеренно приуменьшать с самого момента аварии. В чем это проявлялось и чем объясняли свои действия чиновники? Боялись паники? Почему? Как она могла бы проявляться?

— Чернобыль совпал с началом перестройки. И то, и другое нам оказалось не по зубам. Символично: два этих грандиозных события сразу же начали пожирать друг друга. Например, катастрофу оставили без гласности. Это как в тех условиях?! Взрыв в свою очередь равнодушным отношением партии и правительств к проблеме и нежеланием решать подорвал веру миллионов граждан СССР и Беларуси в перемены к лучшему.

Ну как могла та вера уцелеть, если люди видели вокруг себя тотальный хаос, если они понимали, что кинуты на выживание: им недоговаривают правду, недодают колбасы и «гробовых», как тогда называли мизерную помощь зоне…

То, что происходило в первые дни Чернобыля, сегодня вызывает у меня ассоциацию с поведением Сталина за пару дней, неделю до войны и в первые пару дней, неделю после начала немецкого блицкрига — вопреки вроде бы неопровержимым фактам упорно отказывался верить в вероломство Гитлера, по инерции держал в уме пакт Молотова-Риббентропа и ожидал вести про ошибку… Потому что в голове была своя схема с совершенно другим раскладом. В итоге — шок, который дорого обошелся СССР.

И такой же шок был у горбачевского руководства от катастрофы на ЧАЭС. Они там в Политбюро убаюкали себя радужным сценарием успешной перестройки, выходом из острейшего политического кризиса, в который попала КПСС, а тут вдруг бац — вероломное нападение Радиации. Зла неведомого, невидимого, но теоретически и практически безумно мощного. Они, как и Сталин, заперлись в своих схемах нового коммунистического мира, которые катастрофа начала бесцеремонно разрушать.

Они были в шоке. Например, от того, в каком положении оказались доставленные в Москву двумя самолетами 27 апреля 100 пожарников и сотрудников станции — просто в ужасном состоянии. Как и техника — оба самолета пришлось после того полета разобрать и уничтожить — слишком фонили…

Вот и свернули гласность, о которой Горбачев заявил под громовые аплодисменты в феврале 1986-го… И три месяца идея не прожила, как вынуждена была прогнуться в угоду новейшей политической конъюнктуре.

Кстати, и в войну, и в атомную катастрофу, и в пандемию мы видим одно и то же — неверие верхушки, высшего политического руководства в свой народ, в его достоинство и мужество. Официально твердят про обратное, а на деле, что диктатор Сталин, что либерал Горбачев, что их постсоветские преемники-автократы принимают свои народы за паникеров… Ну а вот разобраться: что бы сделали в панике беларусы в 1986-м году?

Моя знакомая работала тогда в одном из Районо Минска. И однажды позвонила: «Скорее всего завтра будут эвакуировать малышню из детсадов, так что думайте, как быть…». Что к чему — не поймешь, и спросить не у кого: тотальная секретность. Ну да, мы заволновались, обматюкали вся и всё, потом решили, что безумию начальников есть предел, не может такого быть, чтобы без согласия родителей позабирали их чад, и утром отвели сына в сад, а сами пошли на работу — ее ведь никто не отменял. Так что через порог паники люди переступали даже тогда, когда речь шла о святом — детях.

Или сейчас, в пандемию? Даже узнай мы завтра всю статистическую подноготную о происходящем в больницах и моргах — что мы сделаем? Куда побежим?

Так может правда в том, что паниковали и впадали в стрессы те, кто руководил нашими дедами, отцами, а сегодня — нами? Понимая, что по хорошему разрулить ситуацию они не в силах, а как выйдет плохо, то, возможно, придется уходить из власти. Вот и срываются с катушек, городят ерунду, несут ахинею…

Не потому ли молчал весной-86 Горбачев? Три недели в условиях внезапно начавшейся радиационной войны! Три!!! Переплюнул раскритикованного им Сталина. Тут интересные параллели: сталинское правительство уже 25-го июня 1941-го предписало в пятидневный срок сдать все имеющиеся у населения радиоприёмники и радиопередатчики — чтобы не паниковали от вражеской пропаганды. Это была своего рода ликвидация самой яркой и доступной на то время технологии гласности. Сталин выступил после 22 июня лишь 3 июля, а Горбачев молчал и того больше, с 26 апреля по 14 мая.

Тяжело выходили из ступора оба. Но если Сталин в итоге выдавил из себя нужное, мобилизующе обратился к народу как к «братьям и сестрам» — по-человечески, по беде, как говорится слова подобрал, не по-коммунистически, а в принципе по христиански, то МихСергеич был безэмоциональным и, как мне тогда показалось, вообще бессодержательным.

Сталин назвал в качестве союзников Штаты и Великобританию, а одним из акцентов выступления Горбачева стала атака на запад — Генсек обвинил попытки зарубежников говорить правду в фальсификациях, желание узнавать факты и реалии назвал спекуляцией и ложью.

То есть перевел стрелки, потому что на самом деле фабриковал дезинформацию он сам и его окружение. Видимо, успокаивали себя давним тезисом о лжи во спасение. Но это была ошибка: Большая Ложь — в том числе о Чернобыле — погубила и перестройку, и партию, и СССР, и саму политическую карьеру Горбачева.

Это обращение к истории, поведению высших должностных лиц страны в исключительно сложных обстоятельствах я привожу ради того, чтобы частично пояснить невразумительное поведение аппаратчиков на местах: иного на этом фоне ожидать от них не приходилось. Музыку заказывали в верхах. Внизу просто плясали под эту дудку кремлевскую. Как умели. Чаще — неумело.

Но когда периодически слышу теперь неуклюжие оправдания Минска по поводу того, что Беларусь щедро финансируется Кремлем, то я поддерживаю беларусских чиновников. Правда, у меня свои аргументы: а это финансирование справедливо уже потому, что Россия добровольно стала правопреемницей СССР — раз так, пусть отдают долги за наших цинковых афганских мальчиков, за экономический цинизм в отношении беларусской чернобыльской зоны, за преступную социально-политическую ложь о последствиях катастрофы на ЧАЭС. Она слишком дорого стоила нам.

— Если бы власти не скрывали от населения правду о ситуации вокруг Чернобыля, негативных последствий катастрофы было бы меньше? Каких именно? К чему в итоге привела «ложь во благо»?

— С одной стороны, огромнейшую проблему властям фактически удалось заболтать. Лет за семь она реально исчезла с актуальной повестки дня. И это аукается нам через 35 лет бесконечными жалобами на проблемы со щитовидкой, жутким ростом онкологии… Сколько населения было в Беларуси в 1986-м?

9 миллионов 986 тысяч. А через 35 лет? 9 миллионов 350 тысяч. Минус 636 тысяч. Фактически Гомель пропал с карты… И число тех, кто ушел из жизни по «чернобыльским» мотивам, полагаю, очень большое. Не только по прямым медицинским показаниям.

Безумный стресс — еще тот убийца нашего народа. Я сто раз не поэт, но вот вам поэтическая метафора: десятки тысяч крестьян переселенцев чахли на глазах, перебираясь на условно чистые земли и прощаясь со своими огородными сотками. Ведь той земле ласки от них доставалось больше, чем родным детям: посадить бульбу, цыбулю, часнык, бураки — это бережно перебирать и разминать землю своими потрепанными от трудов руками… День за днем, год годом. Нас, ребятню, ласкали меньше — время на это забирал уход за землей… Поэтому переселенцы и брали с собой торбачки, а то и мешки родной землицы, везли их с остальным скарбом в другие села, даже в Минск, на его чернобыльскую окраину…

А возьми верх гласность, убежден — наша медицина шагнула бы значительно дальше нынешнего, значит, последствия были бы смягчены. Как минимум с точки зрения сохранения здоровья нации.

Но информацией о том, что реально происходит с зоной и нами, общество фактически никогда не располагало. Посопротивлялись пяток лет этому неведению и сломались. За минувшие годы мы свыклись со своим неведением о ситуации. Как и государство со своей официальной ложью. Это фактически общий, обоюдный самообман. Пусть по разным абсолютно причинам, но в целом мы закрыли глаза на проблему. И она мстит нам сегодняшним вымиранием нации.

— Именно ли сокрытие информации о Чернобыле породило в обществе «синдром недоверия» к власти?

— Партии и государству не доверяли уже мы, студенты конца 70-х. А в 80-х это шло по нарастающей в связи с развалом экономики, Афганом, ростом коррупции, усилением бюрократии, тотальным дефицитом, нехваткой жилья и так далее. Ну а чернобыльская катастрофа все это усилила своей титанической тяжестью.

Однако принципиально важен вот какой момент.

Чернобыль на многое повлиял в Беларуси, но главным для меня видится то, что люди — миллионы людей в республике — вдруг поняли: их бросили. Кинула их Москва, и не только она. Например, отказались снабжать плодовощной продукцией практически все союзные поставщики — от Молдавии и Одессы до Закавказья, Средней Азии, российского Черноземья… Прямо заявляли: давайте шифер — а мы вам виноград; время тогда было сложное, вот и хотели не денег даже, которые стремительно обесценивались, а сделок по бартеру. Москва постепенно лицемерно, ханжески заговорила: вы же хотите вместе с другими республиками хозрасчета — так самостройтесь! Возражения, что авария произошла в соседней республике, что ЧАЭС принадлежала союзному министерству, в расчет не принимались…

Иначе говоря: в Беларуси вдруг поняли, что старые песни о главном — о некоей новой исторической общности под названием Советский Народ — это все ля-ля, просто пустота… В Гомеле, Могилеве и Минске вдруг осознали, что надеяться надо лишь на себя, что Беларусь — для беларусов, что Беларусь — не проста одна из 15 республик, а — страна…

И произошло базовое в становлении нации: мы начали брать ответственность на себя, не оглядываясь на Москву и МАГАТЭ, не сильно надеясь на их ум и помощь, а принимая свои решения. Пусть часто и ошибочные. Но ведь были и удачные ходы — вспомним фонд Геннадия Грушевого «Детям Чернобыля»: народная инициатива сумела оздоровить сотни тысяч детей.

Тогда произошел на мой взгляд огромный ментальный толчок к осознанию себя нашими вчера еще советскими людьми не просто некоей странной, безликой и безъязыкой общностью, а — именно нацией. Тогда начало зарождаться в Беларуси полноценное гражданское общество, началось партийное строительство, родился Беларусский Народный Фронт… Это — мощнейшая общественная, политическая реакция на сильнейшую техногенную катастрофу. Надо сказать, ответ весьма и весьма достойный.

— Не кажется ли вам, что этот «синдром недоверия» жив и проявляется сейчас, в условиях пандемии? Вся информация о ее масштабах, работе медицинских учреждений, карантинных мероприятиях, численности заболевших, выздоровевших и скончавшиеся строго подцензурна и регулируется властью!…

— Судя по народной реакции на ежедневную статистику, по собственным впечатлениям и знанию ситуации — да, цензура не просто жива, она процветает, за что некоторые получают свои ордена. А нам остается крепнущее неверие в озвученные цифры.

— Придёт время и мы узнаём правду о пандемии в Беларуси. Не сомневаюсь, что факты и цифры, которые рано или поздно станут достоянием гласности и, также как правда о Чернобыле, неизбежно сыграют свою политическую роль. Будущие политики неизбежно воспользуются ныне засекреченными данными, точно также, как и в случае с Чернобыльской информацией, обязательно «приукрасят» ее, организуют соответствующий эмоциональный фон и очень эффективно используют для политической борьбы с действующей властью и ее конкретными представителями. Можете ли объяснить смысл происходящего: зачем, помня о негативном опыте замалчивания правды о Чернобыле, чиновники умышленно зацензурили информацию о коронавирусной пандемии?

— Политическая борьба среди прочего предполагает искать ошибки оппонентов и обращать их в свою пользу, так что кто-то безусловно будет использовать найденную информацию. Другой вопрос — насколько эффективно? В случае с Чернобылем демократы конца минувшего столетия добились достаточно многого, но далеко не максимума. И это — в чрезвычайно невыгодных условиях для власти. Тогда была уникальная ситуация, практически революционная. И все равно дожать власть не удалось. А революционные кризисы возникают разы в десятилетия, так что я не думаю, будто кто-то сможет радикально изменить политическую ситуацию в свою пользу, разыгрывая завтра-послезавтра пандемийную карту.

Ну а почему мы снова столкнулись с проблемой утаивания информации — опять же очевидно. Как и в случае с ЧАЭС — снова тяжелейшая ситуация, неожиданная, неизведанная, отчего новая власть, как и прежняя, впала в ступор. Ведь бороться с эпидемией — это не митинги разгонять… Ну и экономика: она и без того нездорова, а тут надо бы по разумному локдаун объявлять… А что за ним? Бесхлебица, безработица… И вот уже опять маячат перед чиновниками народная паника, а за ней бунты!

Но в памяти у наших бюрократов извращенно удачный в этом смысле чернобыльский опыт замалчивания, затушевывания и лакировки правды. Они в массе своей были свидетелями того, как острейшую, катастрофичную ситуацию фактически приравняли к войне, на которой командирам многое позволено, где очень часто, как теперь говорят, «не до законов». Ведь не зря сказано и широко усвоено: война все спишет…

Некогда 30-40-летние рядовые свидетели сражения с последствиями Чернобыля увидели, что благодаря тотальной лжи, массовой многолетней дезинформации многим из тех, кто был при кормушке, удалось не просто выжить, но и отжать свое по максимуму… Они с такой тактикой не проиграли в элементарном житейском, карьерном плане, а наоборот приобрели. Многие даже госнаграды к прочим хлебным коржикам. Вот и думают нынешние генералы да полковники: а почему бы и нам не повторить этот тухлый трюк еще раз? Ведь — война! А она… Тем более, на сей раз еще и подстраховались мощной силовой составляющей… И ведь срабатывает!

Но нельзя сравнивать Чернобыль и Пандемию в общественной реакции.

Потому что Чернобыль был фактически сфокусирован на Беларуси, как Хиросима после ядерной бомбардировки Японии: пострадал весь японский народ, но мир знал прежде всего о Хиросиме, даже второй бомбардированный американцами город, Нагасаки, остался в тени первого…

Так и в случае с пандемией: мы — часть мирового испытания. А благодаря информационной специфике страны создается впечатление, что у соседей и мире в целом ситуация даже похуже нашей. Так что власть своего добилась.

— Сегодня отмечаем 35 лет со дня катастрофы. Вроде бы наказаны виновные, дана правовая оценка событиям. Журналисты и писатели, которые преследовались в своё время властями за попытки объективно рассказать о ситуации, связанной с Чернобылем, и в наши дни, в общем то, не в почете у властей ни в России, ни в Беларуси. Почему? И вообще — должные выводы спустя 35 лет сделаны?

— Потому что правда глаза колет. В глубине души власти понимают свою огромную вину в произошедшем… Им выгодно замалчивать скользкую для себя историю. Для них те, кто достает и несет информацию, кто анализирует ее — враг. А зачем оппонентов поддерживать?

Ну а что до выводов государства и общества… Готовы ли мы к повторению ЧП, новой то ли ядерной, то ли эпидемилогической катастрофе, ее упреждению? Не уверен. Потому что слыхом не слышал, например, о каких-то новых научных разработках для блокировки тех же повышенных доз радиации. Выходит, снова будем скупать в аптеках йод и разводить его в стаканах воды, запивая красным вином либо вообще водкой?

И хочу напомнить, что мы не без периодических скандалов строим свою атомную станцию… Если во времена Советского Союза почти на каждом столбе висели плакаты на тему гражданской обороны, то сейчас вы где их видели? Ну да, та наглядная агитация, те занятия по ГО плохо сработали в 86-м, они провалились, но теперь то чему проваливаться? По моим наблюдениям, люди вообще не знают сегодня о базовых в этой теме вещах… Что, когда клюнет петух в известное место, то загуглим нужную информацию? А вы уверены, что интернет будет работать?

— В нынешнем году власти запретили проведение традиционного «Чернобыльского шляха». Один из доводов — эти мероприятия давно перестали быть собственно чернобыльскими, скорее стали традиционными протестными акциями «на злобу дня». Как вы считаете, действительно ли все актуальные проблемы Чернобыля на сегодняшний день решены? Уже нет у нас в Беларуси никаких связанных с атомной энергетикой и ликвидацией последствий аварии на Чернобыльской АЭС тем, на которые следует обратить внимание власти и обществу?

— Должен согласиться с тем, что с годами Шляхи здорово подутратили свой чернобыльский заряд. Как мы уже раньше говорили, это естественно, потому что Катастрофа теперь не воспринимается Набатом, все меньше людей с годами перестали соотносить звон колоколов Чернобыля со своей судьбой и здоровьем — мол, печально, но это звонят не по нас…

Ошибочка! Объяснить, исправить ее можно лишь яркой креативной контаргументацией. Однако у нас на демонстрациях и митингах, пикетах катастрофически мало вот этой самой креативности и яркости… Тем более, в экологическом плане. Так что предпочтение отдается прямой политизации — тут нередко срабатывает и оглоблёвое либо просто хлёсткое…

Это беда. Простенькие политические вариации сиюминутного оборачиваются потом огромными потерями. Попробую объяснить.

Смотрите — взрывояркая по содержанию «Чернобыльская молитва» Алексиевич разве стала настольной книгой Беларуси? Эдакой беларусской Библией? Да, имела полное право — это моя оценка. Но ответьте положа руку на сердце, а не из дежурного уважения к нобелевской лауреатке: так стала эта книга беларусской Библией? Мой субъективный ответ: нет. Достойные тиражи есть, но читательский резонанс им не соответствует. Интуитивно понимая ценность для беларусов книги-молитвы, ее покупают, но вот до первой страницы многие так и не добираются… Предпочитают разминуться с острой, колющей, режущей, страшной правдой… Люди очень и очень часто в правде вовсе не нуждаются и более того — они правды боятся, сторонятся ее, как только могут. Потому что правда на самом деле очень опасна…Нередко — смертельно.

Я думаю еще и о том, что многое вот в таком нашем поведении объясняет практически полувековая тотальная пропаганда государства на тему прошедшей войны. Ее жертвы — святое, тут слов нет.

Но в итоге после бесконечной и уже однообразной многолетней мантры на эту высокую и достойную тему общественная ментальность устала от концентрации боли и страданий… Вообще от любой боли. Сознание наше захотело отдыха от нее.

И вот с этим надо что-то делать. Но не топорно. Нужны тонкие подходы. А их не видно ни со стороны государства, и, по правде, ни со стороны общества.

Год 35-летия Чернобыля получил название Года единения. Правда, идея эта к катастрофе-86 никакого отношения не имеет. А зря, потому что 1986-й — это драматичный призыв к единению в тяжкую годину, в исключительных, ключевых в народной судьбе моментах, когда — или-или. Это призыв к правде. К реальному единству. Вот что надо бы всем нам услышать в звоне чернобыльских колоколов…

Именно об этом, предвосхищая драматичный потенциал технологической истории, написал полвека назад великий беларусский поэт, мыслитель Аркадь Кулешов в поэме-предсказании о грядущей ядерной катастрофе — «Цунами». О том, что неподконтрольную людям стихию можно обуздать лишь сообща. Иначе — страшная трагедия на личностном и общественном уровнях.

Кулешов родился на востоке Могилевщины, в местечке Самотевичи. Символично, что оно попало в жесткое радиационное пятно: в результате все дома снесли бульдозерами в ров… Сразу поэта-пророка похоронили, а потом и его деревню, дом родной.

Давайте помнить уроки Кулешова и Алексиевич, давайте помнить о боли и страданиях тех, кто попал под чернобыльское облако. Давайте помнить, что оно далеко не уплыло и всегда может вернуться. Например, из-под Смоленска. Либо откуда-то из Польши. Или из-под нашего Островца. Тьу-тьфу-тьфу!

Если мы забудем о трагическом 26-м апреля, оно точно вернется… И напомнит так, что мало не покажется… Будет всем вообще замного. Это нам надо? Нет.

Smartpress.by

Присоединяйтесь к нам в Фэйсбуке, Telegram или Одноклассниках, чтобы быть в курсе важнейших событий страны или обсудить тему, которая вас взволновала.