TOP

Владимиру Некляеву — 75

Жизнь человеческая удлиняется. Сто — уже не предел. А в семьдесят пять — конца-края не видать, и Владимир Некляев еще воплощает стихи, которые я посвятил ему:

Владимир Некляев, фото Белсат

Игорь Шкляревский, поэт, лауреат Государственной премии СССР, лауреат Государственной премии России.

Ну что нам стоит до парома
Дойти за полтора часа.
Совсем недалеко от дома
стоят далекие леса.

И что нам стоит до затона
дойти, валяя дурака.
Совсем недалеко от дома
Течет далекая река.

Вот мы с ним на Березине, протекающей по белорусским лесам. А вот на Умбе. На северной реке, где он вылавливает почти пудовую семгу, и его приветствуют финские и шведские рыбаки. Ему довелось пожить и в Финляндии, и в Швеции, где он стал лауреатом престижной литературной премии. Там знают, какие он вылавливает стихи.

А вот я иду с Некляевым по Минску. Увидев издали опального поэта, его знакомые перебегают на другую сторону улицы.

«Динь-динь…»

Его мобильный телефон звонит как колокольчик прокаженного.

А навстречу нам идет и улыбается Олег Шкляревский. В его документальных фильмах художественности больше, чем в художественных. Не все, не все перебегают улицу, увидев поэта с колокольчиком.

Несколько строк из моей книги «Золотая блесна»:

«Осенней ночью на Березине светился окнами наш деревянный дом. Тончайшие дожди покалывали шею и ладони. В коридоре стояли корзины с грибами.

Некляев что-то бормотал в плену счастливых наваждений, вытряхивая из глаз боровики. Еще он не забрел, как рыболов с графитовым удилищем, под линии высоковольтных передач, где ноющая сталь предупреждает человека. В доме было тепло, но холодком уже тянуло в ноги от дверей».

Семьдесят пять — не сто, и юбиляр — не политик, не депутат Национального Собрания. И нет у него азарта долдонить про рожь пшеницу. Сколько и где собрали центнеров…

Некляев с его детской мечтой о телескопе собирает падающие звезды. Зьнічкамі называются они по-белорусски — и это, что исчезает. Над Кревом, где древний замок, из которого Курбский посылал письма Грозному, где была подписана Кревская уния, повлиявшая на историю Европы, и где промелькнуло детство. Над Сморгонью, где прошла юность.

Креву и Сморгони посвятил он недавно написанный роман «Гэй Бэн Гином». Роман о том, что исчезает.

О, Сморгонь! В двадцати километрах от Крево. Там МТС (машинно-тракторная станция, а не междугородняя телефонная станция), где работали отец и мать, и где была библиотека. И какая! Дефо, Дюма, Марк Твен…

Бывали дни, когда родители, уезжая по работе в дальние селенья, не возвращались к ночи, и он до утра оставался один.

О, любимые ужасы детства! Тихо охает тесто на кухне, на пол сбросила крышку опара. Забродившие дрожжи доводят до дрожи своими знобящими звуками — и тем вкусней хрустящая горбушка, и тем отраднее засыпать лицом на книге.

А через тридцать лет стихи Некляева обогатили белорусскую поэзию, внесли в нее изысканность пространства мировой культуры с отпечатком страницы на детской щеке — из «Острова сокровищ», из «Робинзона Крузо». Им созданы едва ли не лучшие после Купалы и Колоса поэмы: «Индия», «Проща», «Полонез», «Ложе для пчелы». В этом ряду и ранняя поэма «Молния», и написанная в последнее время «Книга судеб», не говоря уж о драматических поэмах о Ягайле и Гедымине, великих князьях литовских. Это его — по материнской родне — история.

По отцовской родне его история на берегу Волги. Но он выбрал тот берег, на котором родился.

А в политике он оказался случайно. Затянуло азартом. Стоп! На попутной машине — домой! «Пойдешь направо — шумит дубрава, пойдешь налево — холмится Крево…» За дубравой — черника, по холмам — земляника, и петляет между земляничными холмами речка Кревлянка с форелями. Их можно ловить корзиной, любуясь мокрым серебром улова. И никакой политики! Как говорил Портос из любимых «Трех мушкетеров»: «Не то я убегу домой».

Впрочем, сам Некляев говорит, что привела его в политику боль. Боль за судьбу родного языка, которая в белорусских поэтах еще от Купалы и Колоса. И даже раньше…

Политика ушла, боль осталось. Поэтов без боли не бывает. Тем более, когда за стихами — подтверждающая их биография.

Судьба.

В начале судьбы — деревенский дом на берегу быстрой, прозрачной Кревлянки, где живая школа деда. Живая, потому что она в огороде, а там морковь — буква М, помидор — буква П… А в саду буквы С, Я… Слива, яблоня… Когда все буквы живые, тогда живые слова.

Буква В — вода.
Святая, заповедная
стекает в забытье
вода такая светлая,
как будто нет ее.
И над водой струистая
процеживает свет
душа такая чистая,
как бы ее и нет.

Стихи эти посвящены мне, и я их перевел. Но чтобы погрузиться во всю их глубину и чистоту, нужно читать оригинал.

Владимир Некляев — поэт чистой воды. Без примесей. «Таким талантом может гордиться Беларусь», — сказал о нем русский поэт Евгений Евтушенко. А один из лучших белорусских поэтов Рыгор Бородулин написал: «Сумасшедший талант. Сумасшедший до гениальности».

Ни на одно из этих суждений у меня нет возражений.

75 — это 60 и 15. А в пятнадцать на солнцепеке, на обочине пустой дороги, ладони под щекой пахнут то земляникой, то черникой.

Игорь Шкляревский, поэт

* * *

«СН+» присоединяются к поздравлениям: Владимир Прокофьевич, крепкого Вам здоровья, ярких творческих проектов, успехов в общественной деятельности — побед на всех фронтах!

Присоединяйтесь к нам в Фэйсбуке, Telegram или Одноклассниках, чтобы быть в курсе важнейших событий страны или обсудить тему, которая вас взволновала.